Люминотавр

…лабиринт… отправление в путь…

- Кото­рый час?

- До отправ­ле­ния в путь несколь­ко бие­ний серд­ца.

- Где я? — В зале ожи­да­ния, в ком­на­те сна.

- Раз­ве я здесь по сво­ей воле?

- Вос­по­ми­на­ния сда­ны в каме­ру хра­не­ния.

- Это­го не может быть.

- Это – есть. Рас­кры­ва­ешь кни­гу, ищешь сре­ди слов и меж­ду строк подо­бие сво­е­го Я, сход­ство судеб…

- Раз­ве это так?

- Очнись и убе­дись. Или пред­по­чи­та­ешь пре­бы­вать в забы­тье?

- Была клет­ка горо­да, сет­ка улиц, сте­на домов. Было оди­но­че­ство перед ско­пи­щем сви­де­те­лей моей жиз­ни.

- Что тебе до горо­дов? Что горо­дам до тебя?

- Мне было пред­ло­же­но вклю­чить­ся в игру. Став­ка – соб­ствен­ное серд­це. Выиг­рыш – новая жизнь. — В более уют­ной клет­ке?

- Не знаю. Мне было пред­ло­же­но вый­ти в неве­до­мое, неис­пы­тан­ное.

- Навсе­гда? Навеч­но?

- На бли­жай­шее вре­мя.

- Что тебе до вре­ме­ни? Что вре­ме­ни до тебя?

- Мне надо немед­лен­но очнуть­ся. Оста­лось сде­лать послед­ний шаг. Хочу сде­лать реша­ю­щий ход.

- Необ­хо­ди­мость или долг?

- Необ­хо­ди­мость насто­я­ще­го. Долг загуб­лен­но­му про­шло­му. Содей­ствие луч­ше­му буду­ще­му.

- Сто­ит ли помо­гать дви­же­нию буду­ще­го? Ведь его образ неясен. Или тебе извест­ны наме­ре­ния всех, кто вовле­чён в игру? Ты зна­ешь кар­ты всех путей? Тебе извест­ны все доро­ги к луч­шей жиз­ни? — Что мне терять, кро­ме сосе­дей по клет­ке?

- Став­ка – твоё серд­це. Что с тобой ста­нет, если оно оста­но­вит­ся?

- Что со мной ста­нет, если оно нач­нёт бить­ся ина­че?

- Долг в том, что­бы завер­шить игру к назна­чен­но­му сро­ку? Послед­ний ход, оста­лось рас­крыть­ся, и вдруг – забы­тьё. Боишь­ся яви? Что у тебя на руках?

- Я смот­рюсь в явь, как в зер­ка­ло, и за тан­цу­ю­щей улыб­кой коро­лев­ско­го джо­ке­ра вижу судо­ро­гу пло­щад­но­го шута.

- Сму­ще­ние сво­ей ролью? Сму­ща­ешь­ся сво­им уча­сти­ем в игре? Тебя инте­ре­со­вал выиг­рыш или досто­ин­ство роли в игре?

- Я не пом­ню. Я не пони­маю. Я не знаю.

- Когда про­изо­шло впа­де­ние в забы­тьё? В какое мгно­ве­ние тво­ей жиз­ни было про­пу­ще­но мимо вни­ма­ния явле­ние стран­но­го Нечто, сму­ща­ю­ще­го сво­им вели­чи­ем, сво­ей низо­стью?

- Не знаю. Види­мо, до сна. Оче­вид­но, вче­ра.

- Он или Она?

- Это. Это с Ней. Это с Ним. Это с Ними. Всё Это.

- Это так важ­но? Выиг­рыш или досто­ин­ство? Важ­но Что, Зачем, Поче­му, или важ­но Как?

- Моё имя и есть Каким Обра­зом я живу. Раз­ве Это не так?

- Ты бес­по­ко­ишь­ся о сво­ём обра­зе. Взвол­но­ван­ность Этим. Совсем не вол­ну­ешь­ся о Ней, о Нём, о Них?

- Раз­ве Они вол­ну­ют­ся о моей судь­бе?

- Раз­ве твой выиг­рыш доста­нет­ся Им? — Раз­ве Она – не моя душа, обле­ка­ю­щая мою судь­бу в радость?

- Раз­ве Он – не твой дух, про­ни­зы­ва­ю­щий твои наме­ре­ния?

- Раз­ве Вопрос ведёт сквозь жизнь?

- Раз­ве выиг­рыш в Отве­те? — Это… Игра теней… Свет!

…степень секретности…

«Всё про­хо­дит», – повто­ря­ла Она. «Всё воз­вра­ща­ет­ся», – наста­и­вал я. Всё сно­ва обер­ну­лось в име­на и лица.
Пер­вой нахлы­ну­ла тол­чея бом­ков и шляз­гов, и Лунин, не выно­сив­ший цир­ка­чей, помор­щил­ся: «Шуты!». Под ляз­га­нье оркест­ро­вых таре­лок на аре­ну выка­тил­ся укро­ти­тель, щёл­кав­ший теле­фон­ным шну­ром и гоняв­ший труб­ки по тум­бам аппа­ра­тов – пис­ко­тру­бы отча­ян­но вере­ща­ли, но всё же муже­ствен­но сига­ли на послуш­но под­став­лен­ные кор­пу­са – неко­то­рые зати­ха­ли, дру­гие так и пута­лись в мар­ках и габа­ри­тах, блуж­дая по арене – на при­вя­зи… «Смер­тель­ный номер!» – про­ора­ли глот­ки, и Лунин, встав с места, нехо­тя пошёл пря­мо сквозь купол шат­ра, сквозь склад­ки покры­ва­ла к ряв­ка­ю­щей гро­ма­де, усе­ян­ной кноп­ка­ми.
- Да! Кто спит? С вами не выспишь­ся.
- Неко­то­рые с жен­щи­на­ми спят, а неко­то­рые с ними бодр­ству­ют. Так кто же не давал тебе уснуть? – про­жур­чал руче­ёк под скло­ном голо­вы, и про­ри­со­вал­ся рас­свет в виде табач­но­го тума­на над гла­дью зер­ка­ла, горе­лых обо­ев над обуг­лив­шей­ся две­рью.
- Изви­ни­те, я пока не пони­маю шуток. Кто вы? – про­бор­мо­тал Лунин, появив­ший­ся в закоп­тив­шем­ся зер­ка­ле вполне Луни­ным, толь­ко крас­но­гла­зым.
- Пре­крас­но, бога­той буду, – попы­та­лась засме­ять­ся оплав­лен­ная труб­ка. – Эль­за, кто же ещё?
- Доволь­но само­на­де­ян­но, – про­тя­нул Лунин, надав­ли­вая на ною­щий висок, и лоп­нул:
- Хва­тит язвить, я ж не пони­маю ниче­го! При­ез­жай да посмот­ри сама! Если не боишь­ся зама­рать­ся, – вкли­нил в чере­ду попис­ки­ва­ний, ска­кав­ших сквозь чума­зую решёт­ку воз­ле уха. Под поре­зан­ной ступ­нёй хлю­па­ли лужи­цы. Лунин про­сле­дил за отпе­чат­ка­ми сапог, про­шлё­пав­ших ночью и в кух­ню, и до дива­на, и… Нет. В рабо­чей пого­ны не свер­ка­ли.
Хоро­шо. И тут же, задёр­нув што­ры, кинул­ся выво­ра­чи­вать ящи­ки, про­ве­рять кар­ма­ны. Нет. Нигде ника­ких запи­сок. Нигде ника­ких поме­ток. Пач­ка шлёп­нув­ших­ся на пол радуж­ных бума­жек – пач­ка, пере­тя­ну­тая резин­кой — пач­ка шер­ша­вень­ких лист­ков с отпе­чат­ка­ми еди­ниц и нулей… И что? Ниче­го при­ме­ча­тель­но­го. Что тако­го при­ме­ча­тель­но пло­хо­го в сбе­ре­же­ни­ях скром­но­го тру­же­ни­ка? Что пло­хо­го в тыся­че дол­ла­ров? Десять раз по тыся­че – десять раз не пло­хо. Лунин решил, что если бы хоте­ли ото­мстить, то пере­ло­ма­ли бы паль­цы, или зре­ние попор­ти­ли. Хоте­ли бы убить – … Под­жог – так, намёк. «Вто­рая сте­пень сек­рет­но­сти. По про­чте­нии сжечь. Во избе­жа­ние рестав­ра­ции пепел измель­чить». Про кре­ма­цию сви­де­те­лей ниче­го съяз­вить не успел, пото­му что вот она и Эль­за.

…распадение времени…

Эль­за выри­со­ва­лась в книж­ном. У стен­дов отде­ла «Пси­хо­ло­гия». Андрей, вгля­ды­ва­ясь сквозь лупу в кон­тур загла­вия: «К‑Г-Ю, Я‑Б-Ы-Т‑Ь», – про­шеп­тал: «Сла­бень­ко, сла­бо­ва­тень­ко. Или позо­ло­ты пожа­ле­ли, или пресс не ста­ли мучать», – и обна­ру­жил у пра­во­го века помя­тый ман­жет с вышив­кой: «Giorgio Armiani». «Поз­воль­те, пожа­луй­ста», – том­ный коло­коль­чик про­сил отдать кни­гу. Это он понял. Чего не понял, так это: «Поче­му сим­вол «А» выше базо­вой линии? И кер­нинг не выдер­жан…». Буков­ки скак­ну­ли прочь. Лунин усмех­нул­ся вдо­гон­ку:
- Не дуй­тесь. Это при­выч­ка. Про­фес­си­о­наль­ная при­выч­ка, то есть навык.
- Неуже­ли?
Не-уже-ли. Ни за что – не за что – за что-то. Нико­гда – конеч­но – может быть. Луни­ну несколь­ко недель хоте­лось хотя бы «ли», а тем более «уже», тем более, что её «ль‑и» ему понра­ви­лось, пото­му что напо­ми­на­ло шрифт…
- Бал­ти­ка.
Он успел про­счи­тать гиб­кость сочле­не­ний,..
- Бли­же к Дой­чен Готик.
…нашёл узлы пере­ги­бов, кото­рые отве­ча­ли за строй­ность всей кон­струк­ции, подо­брал покров­ную залив­ку,..
- Медо­вая настой­ка на лепест­ках дур­ма­на.
…и даже под­счи­тал сте­пе­ни закры­то­сти, дина­ми­ки, пре­об­ра­жа­е­мо­сти – с неко­то­рой погреш­но­стью, конеч­но, пото­му что кри­виз­на над­бров­ных дуг, плот­ность при­ле­га­ния слу­хо­вых рако­вин к череп­ной короб­ке и тяжесть моч­ки ещё ниче­го не гово­рят о содер­жи­мом этой нерв­ной струк­ту­ры, жад­но гля­дя­щей на томик Грюн­да у него в подра­ги­ва­ю­щих паль­цах.
- Не думаю, Эль­за, что вам сто­ит сра­зу при­ни­мать­ся за «Рас­па­де­ние вре­ме­ни».
Она и вправ­ду ока­за­лась Эль­зой, эта жено­вид­ная кон­струк­ция, сма­хи­ва­ю­щая на «Я‑умляут», хотя нет тако­го зна­ка ни в одном алфа­ви­те, но всё же «Я‑умляут» – точё­ная голов­ка с хищ­ным носи­ком, неимо­вер­но строй­ные нож­ки, пере­те­ка­ю­щие сра­зу в грудь, и руки, скре­щён­ные руки, стыд­ли­во скры­ва­ю­щие её, скром­ную. Я убер аллес, да и толь­ко.
- Мой ску­ча­ю­щий ана­том, – шелест­ну­ла она, и Лунин вычи­тал на рас­крыв­шем­ся в сумра­ке памя­ти листе, что это Ахма­то­ва? Она? И даже год изда­ния вот он, и том, и номер стра­ни­цы, и шрифт, кото­рым набран текст.
В тихой кофейне, где поку­па­те­ли про­ли­сты­ва­ли при­куп­лен­ные новин­ки, Лунин обста­вил­ся пирож­ны­ми, пото­му что они слад­кие, мяг­кие, оплы­ва­ю­щие от жары, и нет этой прон­зи­тель­ной чёт­ко­сти, бес­по­щад­ной ясно­сти фор­мы, закон­чен­ной раз и навсе­гда, не остав­ля­ю­щей места фан­та­зии, пусть выдум­ке, но моей, и толь­ко моей, а есть плы­ву­щее маре­во насла­жде­ния… На неё почти не смот­рел, раз­ве что мель­ком, и с каж­дым взгля­дом и выслу­ши­ва­ни­ем она ста­но­ви­лась не столь­ко понят­ней, сколь­ко извест­ней – теперь уже извест­ной в подроб­но­стях при­стра­стий. «Armiani» – это так, слу­чай­но, ниче­го сти­ра­но­го не нашлось, а кни­ги нуж­ны сроч­но, торо­пи­лась к откры­тию, с нер­ва­ми нель­зя мед­лить, ина­че совсем ото­мрут, надо ско­рее, ско­рее про­чи­тать, поче­му всё скла­ды­ва­ет­ся так и толь­ко так, поче­му жизнь тако­ва, како­ва она есть, и поче­му всё слиш­ком чело­ве­че­ское, бес­хит­рост­ное, так тер­за­ет, а что? Вышив­ка непра­виль­ная, и рубаш­ка, зна­чит, небр­эн­до­вая? Что? Как? Арма… Армиа… Впро­чем, всё рав­но, муж неря­ха, без­вкус­ник, и поде­лом, пусть носит, и Лунин при­оса­нил­ся, стрях­нув с велю­рей­ше­го рука­ва печен­ные крош­ки, но глаз всё же не под­ни­мал, и она на мгно­ве­ние вспы­ли­ла, решив, что этот из базаль­та высе­чен­ный обра­зец мол­ча­ли­во­сти, застав­ля­ю­щий вздра­ги­вать от ред­ких вопро­сов: «А какую долж­ность ваш люби­мый зани­ма­ет? Как же так? Муж, но нелю­би­мый? Нет, не уди­ви­тель­но. Так сло­жи­лось, или так начи­на­лось?» – да, этот экзем­пляр­чик – худож­ник или музы­кант, по паль­цам вид­но, он уже вари­ан­тик? Вспы­ли­ла, решив, что этот соста­рив­ший­ся маль­чиш­ка уста­вил­ся ей ниже поя­са. Тер­петь не могу тако­го отно­ше­ния! У жен­щи­ны, поми­мо имен­но того само­го, есть ещё кое-что заслу­жи­ва­ю­щее, нет, тре­бу­ю­щее вни­ма­ния! К чёр­ту ана­то­мию! Оба­я­ние, вкус, вос­пи­тан­ность, чут­кость, то есть инту­и­ция… Лунин что-то такое поде­лал с губа­ми, пере­при­стра­и­вая их меж­ду собой, но не выка­зы­вая зубы, и нако­нец сма­сте­рил улыб­ку:
- Такое впе­чат­ле­ние, что вам при­хо­дит­ся общать­ся с … – но позд­но, речь потек­ла, спеш­но, – с теми, с кем не хоти­те общать­ся. Вы джин­сы посто­ян­но носи­те? Дру­гой ремень про­сто нуж… не помеш… ааа… изви­ни­те. Про­сто дру­гой.
Эль­за, спеш­но вдох­нув, отче­го ремень про­вис совсем сво­бод­но, еле извлек­ла из кар­маш­ка нача­тую упа­ков­ку «Марве­ло­на», зачем-то про­тя­ну­ла Андрею: «А столь­ко хва­тит? И будет луч­ше?» – сни­зу вверх загля­ды­вая в без­дон­ный карий обси­ди­ан. Он зака­зал ещё кофе, и, раз­гля­ды­вая узор на дне чаш­ки: «Не так важ­но, ЧТО будет луч­ше. С КЕМ будет луч­ше? Не соглас­ны?».
Эль­за, так и не решив, сто­ит ли захи­хи­кать над собой, или же луч­ше нахму­рить­ся и выяс­нить, что бы ска­за­ли об ошиб­ке с таб­лет­ка­ми клас­си­ки пси­хо­ло­гии, уже вытя­ну­ла пояс из пет­ли­чек, узы­с­а­вы­сав­су­нув его в тес­ную сумоч­ку, и:
- Вот и слав­но! И сда­ча оста­нет­ся. Отме­тим обнов­ку.
«Слав­но?». Лунин не стал наста­и­вать, что он, дескать, уго­щал, и с тос­кой поду­мал, что вот она выбе­рет сей­час из кошель­ка всю мелочь, и потом при­дёт­ся отве­тить на три неимо­вер­но важ­ных запро­са-шага её про­грам­мы сего­дняш­них раз­вле­че­ний:
- «Рас­па­де­ние вре­ме­ни» – о том, что ино­гда забы­ва­ешь о яви, вспо­ми­ная о про­шлых потря­се­ни­ях. О том, что впав­шие в такое забы­тьё ведут себя так, слов­но нет ни «вче­ра», ни «сего­дня», ни «зав­тра». Слов­но дав­но пере­жи­тая радость – сей­час, слов­но быв­шая боль – немед­лен­но, слов­но вся жизнь – повтор одно­го мгно­ве­ния. Стоп-кадр, един­ствен­ная сце­на, сня­тая с бес­ко­неч­но­го мно­же­ства ракур­сов. Нет, Грюнд не пси­хо­лог. Часов­щик. И я не пси­хо­лог. Сти­лист? Почти. Дизай­нер-вер­сталь­щик. Лого­ти­пы, шриф­ты, пла­ка­ты, листов­ки, кни­ги, бук­ле­ты…
Под нога­ми уже вычер­чи­ва­лись кир­пи­чи­ки мосто­вой – како­го-то цве­та и какой-то глад­ко­сти, а он ещё доба­вил:
- Не совсем то же. При­ве­де­ние к поряд­ку соче­та­ния линий и обра­зов. Гео­мет­рия, логи­ка и учёт пси­хо­ло­гии потре­би­те­ля. У меня так. У дру­гих, вполне веро­ят­но, ина­че, – и спря­тал гла­за от свер­ка­ю­ще­го полу­ден­но­го мира за чёр­ны­ми стёк­ла­ми, про­дол­жая пред­став­лять ком­би­на­ции фигур, сли­ва­ю­щих­ся в раз­ные виды дыр­ча­тых коже­по­лос с фур­ни­тур­ны­ми укра­ши­ли­ща­ми.

…труднее всего остановиться…

За выхва­ты­ва­ние кни­ги из рук, тем более не какой-нибудь, а самим Грюн­дом напи­сан­ной, Лунин мог бы отчи­хво­стить пер­во­по­след­ни­ми лада­ми, но кра­са­ви­цам поз­во­ли­тель­но мно­гое. Он шёл, он пере­став­лял ступ­ни по плос­ко­сти в про­стран­стве горо­да, как-то назван­но­го на кар­те. Она при­то­рап­ли­ва­лась к нему, не успе­вая ухва­тить­ся за опять ускольз­нув­ший локоть, да что ты! Какой свое­нрав­ный! Или про­сто ещё не понял, но, зна­чит, наив­ный и неопыт­ный, но сто­ит ли тогда? Но про­ни­ца­тель­ный ведь, ведь как-то опре­де­лил имя, нацию, сти­лист ещё к тому же, ну, почти сти­лист, так что всё может вый­ти весь­ма вкус­но, если поста­рать­ся. Без тру­да не вытя­нешь оргаз­ма из… Нет. Таких рифм он, похо­же, не потер­пит – слу­чай­но сорва­лось: «еть­сте­ствен­но», – и при­шлось ойк­нуть, изви­нить­ся, пото­му что как-то он вот так спо­ты­ткнул­ся сра­зу. По плос­ко­сти в про­стран­стве горо­да, по лен­там улиц, ино­гда задер­жи­ва­лись воз­ле вит­рин, и Андрей, при­под­няв очки, жут­ко щурясь, раз­гля­ды­вал кон­ту­ры над­пи­сей на стёк­лах, и ухо­дил в отрыв, всё он понял, не маль­чик, пока она отхо­ха­ты­ва­лась от встреч­ных зна­ко­мых.
Труд­нее все­го было оста­но­вить­ся, встать одно­му сре­ди взды­ма­ю­щих­ся к небу пла­стов кир­пи­ча и бето­на, и ждать, пока Эль­за нако­нец осво­бо­дит­ся от неча­ян­но встре­чен­ных, уто­ми­тель­но и нуд­но, пото­му что эти дома, окна, фрон­то­ны, шпи­ли, баре­лье­фы – всё это видел тыся­чу раз, они кра­си­вы, да, то есть пра­виль­но выстро­е­ны, ском­по­но­ва­ны, но для меня-то они не при­вле­ка­тель­ны, вот в чём дело! А на Эль­зу, на невы­со­кое неурав­но­ве­шен­ное «Я‑умляут» смот­реть да! Да! Про­сто боль­но. Пото­му что не твоя, а у тебя такой нет, раз­ве что во снах про­ве­да­ет изред­ка, но после таких снов несколь­ко дней ни одна не нуж­на. День­ги, день­ги, день­ги — когда хва­тит на-лич-нос-ти? А лицо у него ника­кое, Эль­за убыст­ря­ла шаг, под­ле­тая к стой­кой оло­вян­ной фигур­ке, нет, всё-таки какое-то, ещё ведь мною неце­ло­ван­ное, а надо уско­рить про­цесс, Гер­ман к вече­ру вер­нёт­ся, про­пах­ший костром, рыбой, ага, русал­ка­ми он про­пах, осо­бен­но хво­ста­ми, куда этот лун­ник кинул­ся?
Поро­зо­вев­ший Лунин уже выско­чил из музы­каль­но­го мага­зин­чи­ка, и теперь всё не мог наце­ло­вать­ся с футля­ром кас­се­ты: «Это же «Кали­нов Мост», тут такие стро­ки попа­да­ют­ся!».
«Какие?». «Ну, напри­мер… Вме­сте мы с тобой, род­ная, пепел да зола… Кто поста­вит крест на моги­лы нам?». «Вме­сте до смер­ти», – вздох­ну­ла Эль­за Эри­хов­на, пой­мав-таки Андрю­шу под локоть. – «Это про пуб­лич­ный дом пре­ста­ре­лых?». Он на сле­ду­ю­щем же шаге – что-ты- чёрт! – выскольз­нул из локот­но­го коль­ца. Нет уж, нет уж, Лунин сно­ва все свои гра­ни пере­по­во­ро­тил, выстре­мив­шись ходя­чим исту­ка­ном. Нет уж, нет уж, бельё с тобой выби­рать, конеч­но, черес­чур, но какую-нибудь водо­лаз­ку вы мне, юно­ша, помо­же­те запра­вить. И запра­вить, и рас­пра­вить, чтоб ни еди­ной скла­доч­ки, и дли­ну я выбе­ру почти до…
- То есть, сти­хи такие нра­вят­ся? То есть, это всё-таки встре­ча­ет­ся, такое исклю­че­ние из пра­вил, что род­ны и в оди­но­че­стве, и в смер­ти?
Так, это ни в какие рам­ки, малень­кая арий­ская бес­тия даже при­топ­ну­ла, чуть не сло­мав шпиль­ку, кто это ска­зал? Это была не я.
Лунин впер­вые скло­нил­ся: «Коро­ле­ва снов, ты живёшь в чашеч­ке цвет­ка, под лепест­ка­ми мака, и кажет­ся, я ско­ро разо­мкну твой бутон». Добра­лись-таки до бути­ка, при­от­крыл стек­лян­ную дверь и сум­ни­чал за пле­чо обо­млев­шей све­то­глаз­ке:
- Уве­ре­ны? Сто­ит ис-прав-лять кра­со­ту коро­ле­вы?
Ста­нет ли эта золо­ти­стая рысь тан­це­вать под мои напе­вы?

…условности…

Всё воз­вра­ща­ет­ся, все при­чуд­ли­вые соче­та­ния слов, наря­дов, при­кос­но­ве­ний, всё. Одна­жды раз­га­дан­ное постро­е­ние может повто­рить­ся, и став­шая хоть чуть-чуть извест­ной, зна­ко­мой, не будет подо­зре­вать, что она все­го лишь тан­цов­щи­ца, сколь­зя­щая по кана­ту, не ею про­тя­ну­то­му к ост­ров­ку удо­воль­ствия, над про­па­стью забы­тья, хотя… Воз­мож­но, все они тан­цу­ют толь­ко ради тан­ца. Лунин вто­рой раз за встре­чу скло­нил­ся, при­слу­шал­ся:
- Поло­жи мою сотку к себе куда-нибудь. И рас­счи­та­ешь­ся ею ты, лад­но?
Лад­но, пото­му что понят­но, пото­му что рас­кра­шен­ные моло­ди­цы у кас­сы, в зале, у при­ме­роч­ной – они недо­умен­но сле­дят за каприз­ной при­ве­ре­дин­кой, тяну­щей за собой по мра­мор­но­му пар­ке­ту сво­е­го бар­ха­ти­сто­го луно­ли­ка – тянет его к сто­еч­кам, где на цен­ни­ках нулей поболь­ше, поболь­ше, и на рас­кры­тых ладо­шках пре­под­но­сит ему кру­жев­ной ажур, пере­лив­ча­тый, воз­душ­ное пле­те­ние, мне подой­дёт? И в при­ме­роч­ной зашто­ри­лись вдво­ём, и Эль­за, боясь сорвать­ся с наме­чен­ной тро­пин­ки, замер­ла, ожи­дая от луно­ва­я­ния, укра­шен­но­го мин­да­ле­вид­ны­ми свер­ка­ни­я­ми, – ожи­дая это­го, это, это, это, это. И Лунин, отчёт­ли­во слы­ша её серд­це­би­е­ние, про­чер­тил уга­са­ю­щим каса­ни­ем лож­бин­ку, при­ни­мая в ладонь ров­но столь­ко, сколь­ко все­гда виде­лось во снах, сколь­ко может выдер­жать, не схо­дя с ума, не ожи­вая, луни­но­вид­ное изва­я­ние, слу­чай­но заде­ва­ю­щее поду­шеч­кой боль­шо­го паль­ца всё ещё сжи­ма­ю­щу­ю­ся вер­ши­ноч­ку, в кро­хот­ном устье кото­рой набух­ла вдруг пер­ла­мут­ро­вая капель­ка, и всё сму­тил:
- Здесь раз­ве не туго­ва­то? Но выгля­дит пре­крас­но.
- Ана­щпь, – поперх­ну­лась Эли­ноч­ка, – нет, ниче­го, как ска­жешь, – нель­зя так! Раза­ле­лась, как пио­нер­ка, у самой уже стар­ший за пол­ночь явля­ет­ся весь в пома­де, стер­вец! Лунин, выхо­дя из кабин­ки, зачем-то вытя­нул из-под серд­ца зме­ён­ча­тый бумаж­ник. Догнав его у кас­сы, Эль­за хоте­ла про­кри­чать сквозь при­лив­ший к векам туман: «От одно­го каса­ния… коро­ле… испра… пере­вер… дура, что я несу?!». Но вслух ска­за­лось:
- Ты кол­дун, да?
- Может быть, да. Может, нет. Смот­ря что вы счи­та­е­те вол­шеб­ством, – два­дца­ти­пя­ти­лет­ний наглюк про­тя­нул засу­е­тив­шим­ся мага­зин­щи­цам сто зелё­ных.
Преж­де чем вый­ти на про­спект, он ещё в сумер­ках напя­лил свои кро­то­вьи круг­ля­ки – и что сквозь них вид­но? – и сто­ял, сра­зу вырос­ший, засло­нив­ший всё, бук­валь­но всё, и если бы нашёл­ся неви­ди­мый сви­де­тель, то Эль­за посла­ла бы сви­де­те­ля к чер­тям, пото­му что понят­но, что хоте­ла сама, но зачем он это сде­лал? За что такой пода­рок? Как быть теперь, как быть
даль­ше? При­го­дил­ся бы неви­ди­мый совет­чик. Неви­ди­мый, а глав­ное – ни с кем на этой пла­не­те не зна­ко­мый, совет­чик, что ска­зать?
- За что такие день­ги пла­тят, если не сек­рет?
- За твор­че­ский под­ход к реме­с­лу, – отче­ка­нил Андрей Лунин, оклад три тыся­чи руб­лей, ООО-ААА-УУУ.
- Раз­ве это твор­че­ская рабо­та – вер… шщи… Ну – это?
- Оппять усслов­нос­сти! Слям­зить у дру­гих – это твор­че­ство, да, а сво­им умом и сво­и­ми рука­ми создать – чёр­ная рабо­та, тьфу! А вы попро­буй­те раз­ра­бо­тать такой шрифт, по- англий­ски, кста­ти, character, что­бы он пере­да­вал харак­тер тех, кто им будет поль­зо­вать­ся, а?!
- и опять вер­нул­ся в мир шпиль­ча­тых коро­бок, про­зрач­ных покро­вов и при­зрач­ных устро­е­ний.
- Раз-ра-бо-тать? Ой, я в раз­ра­бот­ках, я в этом ниче­го не пони­маю, но, навер­ное, надо мно­гое уметь? – Эль­за, Эль­за с пла­сти­ко­вой пакет­кой в руке, Эль­за на шум­ной рус­ской ули­це в рус­ском шум­ном горо­де, Эль­за виде­ла перед собой толь­ко реклам­ную над­пись над киос­ком напро­тив: «Если не сей­час и не здесь, то когда и где?».
- Я не ора­тор, в рус­ском язы­ке не силён, и часто путаю кис­ло­вод­ское с крас­но­прес­нен­ским, знаю… Не осме­люсь даже назвать себя гра­фи­ком… Не знаю, что дру­гим для это­го надо!
Делаю то, что умею! – Лунин, в кои-то веки ощу­тив­ший себя Андре­ем Андре­еви­чем, что-то высчи­тал на бес­ци­фер­блат­ных часах, и:
- Как-нибудь в дру­гой раз. Про­щай­те.

…какой-то он странный…

Какой-то он стран­ный. Раз­ра­бот­ки, умею, харак­тер, попро­буй­те, по-англий­ски…
Пси­хо­ло­гия… Созна­ние? Мен­та­ли­тет? Вари­ан­тов мало. Пока. А может, хва­тит? В армии не слу­жи­ла, зна­ние фило­со­фии поверх­ност­ное, вот и про­бле­мы с фор­маль­ны­ми при­зна­ка­ми, как Гер­ман гово­рит. Гер­ман… А может, хва­тит, как Гер­ман, не пора ли по-дру­го­му? Что если чёрт с ними, с фор­маль­ны­ми при­зна­ка­ми? Фор­мы, зна­ки раз­ли­чия, кра­со­та или чудо, пал­ка о двух кон­цах, дис­ци­пли­на палоч­ная, ага! К чёр­ту всё! Тако­го не может быть, что­бы не клю­нул. Умею! Дурак! Сей­час бы зака­ти­лись в кафеш­ку, позво­ни­ла бы вер­кам, и всё как надо — при­шли как бы в гости, хозяй­ка нена­ро­ком отлу­чи­лась, полу­чи­ли своё, хозяй­ка вер­ну­лась, ушли вчи­стую. И зачем – он? Сей­час бы почи­ты­ва­ла себе про Гер­ма­на. Почти про Гер­ма­на. Под­хо­дя­щее к Гер­ма­ну. Потом уела бы. Полас­ко­вее бы сра­зу стал. Разо­шёл­ся – мота­ет­ся где ни попа­дя! А я? Что я про всё это тряпь… про это что буду врать? При­са­жи­вай­тесь, голуб­ки, при­са­жи­вай­тесь, нет, уле­тел мой кава­ле­ри­ще. Пиво пей­те, пей, золо­тая, пей. Через пару лет ста­нут бёд­ра – я могёшь. Пода­рок, и всё. Извест­но, за что. За кра­си­вые глаз­ки и подат­ли­вые губ­ки. Не нра­вит­ся, милый? Вот и не хами! Как в око­пах. Весь день в око­пах. Год в око­пах. Жизнь в око­пах. Смерть – на под­мост­ках. Играть. Что – играть? Все люди игра­ют в игры. Тогда поче­му он не клю­нул? Что-то сде­ла­ла непра­виль­но? Кому бы ста­ло пло­хо? Гер­ма­ну? При­е­дет и хра­петь зава­лит­ся. Девять с поло­ви­ной руса­лок. Девять с поло­ви­ной поло­ви­нок руса­лок. Ниже поя­са, выше хво­ста. То в пома­де весь, то в чешуе. Вот так экзем­пляр­чик! Пиво хоро­шее. Изда­ле­ка же вид­но! Все – люди как люди, а этот – лун­ный… Обо­ро­тень. Маль­чи­ки-мол­чу­ны. С язы­ком у них всё в поряд­ке, будь­те спо­кой­ны! Про­сто не тра­тят­ся попу­сту. Если не оши­ба­юсь. И это кру­то. Как он про мак! Вот имен­но! Я опи­ум. И всё. Пиво заме­ча­тель­ное. Дурак. Раз несколь­ко бы, не мень­ше. Если бы не умол­кал. Голос вол­шеб­ный – как из-под луны. Нет, не пото­му что похож. Совсем не похож. Имя толь­ко, ну и что? Что-то такое вот, в сло­вах не ска­жешь. На бума­гах ста­вят печа­ти. На раз­ных. Раз­ный цвет, по глад­ко­сти, по бук­вам раз­ные. Но есть один-един­ствен­ный отпе­ча­ток, самый пер­вый. Поста­ви­ли – и на всю жизнь. А он кобе­нил­ся, Андрей Евге­нье­вич! Не могу с мало­лет­кой, не могу! Я бы задох­ну­лась от кай­фа, дурень! Люби­мый – и пер­вый. К чёр­ту все «поче­му»! Хочу – и всё! Не ваше дело, поче­му. Про мак – ммм, как дур­ман… Хах! Кис­лое, гово­рит, с прес­ным… Мак… Мак-маг… Что­бы не заду­мы­вать­ся, и что­бы есте­ствен­но полу­ча­лось. Умнич­ка! Он ещё при­дёт. При­дёт-при­дёт, нику­да не денет­ся. Так же будет кореш­ки книг раз­гля­ды­вать. Сво­лочь. Всю дачу апель­си­на­ми усы­пал и ябло­не­вы­ми цве­та­ми! Садю­га! Толь­ко что­бы убе­дить­ся – да, сда­лась девоч­ка, разо­стла­лась по спин­кам апель­си­нов, да, рас­кры­лась вся, вся пустая, впус­каю тебя, навсе­гда тебя, толь­ко тебя. И ото­слал ведь сра­зу, гад, на так­сю­хе, ото­слал! И потом шара­шил­ся со смор­щен­ны­ми шлю­ха­ми! Не буду пор­тить мало­лет­ку, не буду! Рас­плы­лась, коро­ва, от одно­го каса­ния! Вымя раз­бух­ло, тьфу! Дав­но не дое­на! Не пое­на, не кры­та, про­сти, Гос­по­ди, воз­меч­та­ла о рез­вом дру­гой поро­ды! Стран­ный он. Ино­хо­дец! Бегать, кобы­ла, и в бас­сейн запи­шись, чтоб живот сам на место встал, без ново­мод­ных рем­ней. Хотя кра­си­вый реме­шок. Дизай­нер, всё-таки. И под­бе­рёт­ся живот. Толь­ко кеса­ре­во куда девать? Со шра­ма­ми-то оно ниче­го не попи­шешь. Но при­пол­зёт ещё, стер­вец, при­пол­зёт! Голо­вён­кой будет бить­ся, луныш­ко ты моё неж­ное, и пла­кать: «Толь­ко не остав­ляй, толь­ко не покинь меня!». Пепел да зола! Смот­ри, вправ­ду опа­лю… Хва­тит. Иди и живи. А пиво того сто­ит. Трид­цать руб­лей. Нет, всё-таки он какой-то стран­ный.

…неужели я не могу рассчитывать?..

Конеч­но, он нашёл­ся. Там же. Почти там же. Эль­за Эри­хов­на, зевая спро­со­нья – фу! ха-ха! вот вам, матень­ка, и роман­ти­ка! – с усмеш­кой сле­ди­ла, как он, в обтёр­хан­ных джин­сах и потёр­той кожан­ке, пока­чи­ва­ясь и при­дер­жи­ва­ясь за край при­лав­ка поче­му-то толь­ко дву­мя паль­ца­ми, невнят­но дик­то­вал моло­день­кой тор­гов­ке спи­сок каких-то ариф­ме­тик, плаз­ма­тик, бор­мо­гло­тик…
- Дого­во­ри­лись? Недол­го тор­го­вал­ся! – про­це­ди­ла навстре­чу ого! Та самая Эль­за!
- Здрав­ствуй­те-здрав­ствуй­те, – Андрей осто­рож­но сло­жил на при­ла­вок стоп­ку томи­ков. – Как пода­рок? Носит­ся? – и стал отсчи­ты­вать купю­ры. Каж­дую подол­гу раз­гла­жи­вал, кри­вил губы – кари­ка­ту­ра улыб­ки, из-под паль­цев уплы­ва­ли зелё­ные, пол­но­вес­ные ноли­ки. – Вот.
Пять­де­сят. Столь­ко хва­тит, как вы гово­ри­те?
Эль­за обер­ну­лась, ещё, ещё: никто не видит, никто не смот­рит на стран­ную пароч­ку – поку­па­те­ли как поку­па­те­ли, ниче­го необыч­но­го, тор­го­во­му люду неко­гда отвле­кать­ся, тем более в такую рань – про­ти­ра­ют вит­ри­ны, пере­став­ля­ют цен­ни­ки. Толь­ко охран­ни­ки сталь­ны­ми, воро­нё­ны­ми гла­за­ми сорок пято­го калиб­ра нена­дол­го при­це­ли­ва­ют­ся…
- На что? То есть, за что? – Эль­за холод­ные ладо­ни к рас­ка­лён­ным щекам. – Зачем это? Андрей, вздох­нув:
- Не «зачем», – стал в заплеч­ную сум­ку втис­ки­вать памят­ни­ки чужой муд­ро­сти, – а «поче­му». По-че-му. Всё рав­но ведь вы на это рас­счи­ты­ва­е­те.
- То есть… – Эль­за взмах­ну­ла перст­нё­ной кистью – пле­тё­ные бутон­чи­ки, чер­нё­ная коро­на на безы­мян­ном… Кто тебя коро­но­вал? Безы­мян­ная тень? «Гор­дись, хам­ло! Теперь твоё лицо под моей печа­тью». Андрей даже не сморг­нул – шелест­нув стра­ни­ца­ми, погла­див пере­плёт, укла­ды­вал оче­ред­ной бумаж­ный кир­пи­чик в загроб­но мол­ча­щую суми­щу. Another brick in the wall. Ещё один кир­пич в стене. Эль­за попра­ви­ла прядь, реза­нув­шую гла­за, смах­ну­ла сле­зин­ку.
– За что… – сно­ва непо­кор­ные руки скре­сти­ла на гру­ди, на сто­ну­щем серд­це. – Урод! Череп с гла­за­ми! – заша­га­ла к выхо­ду, зажав в кулач­ке день­ги, мимо охран­ни­ка, захло­пав­ше­го затво­ром век. За две­рью, за стек­лян­ной вер­туш­кой – ожи­ва­ю­щий про­спект. На оста­нов­ках зева­ют, смот­рят в нику­да, день как тит­ры после снов, кто режис­сёр этой
бес­смыс­ли­цы? «Хва­тит. Сама себе сце­на­рист. Сама себе режис­сёр. Театр одной актри­сы? Ну
и пусть!» – Эль­за раз­вер­ну­лась.
- Как ты сме­ешь? – и, рас­кре­стив руки, выпо­ка­зав из-под слег­ка рас­стёг­ну­то­го пла­тья то самое, самим же и опла­чен­ное, с ходу вле­пи­ла такую пощё­чи­ну, что охран­ник аж поскольз­нул­ся, не добе­жав.
- Я бы пива выпил, – про­гу­дел мут­но­гла­зый, отёк­ший, но после тре­тье­го глот­ка сквозь мин­да­ле­вид­ные сощу­рин­ки забле­сте­ло, хотя воору­жён­ный дети­на всё ещё наде­ял­ся подо­брать­ся.
Да, Лунин ожил, и ока­за­лось, что пла­тье-коло­коль­чик этой воин­ствен­ной немоч­ки дер­жит­ся лишь на двух пугов­ках, по послед­ней моде, и лепест­ки его раз­ле­та­ют­ся как раз над тём­ной серд­це­вин­кой тела, хотя не до под­гля­ды­ва­ний было. Ушиб­лен­ная мякоть щеки набух­ла, и Лунин почув­ство­вал, что есть, есть ведь кости, а на них что-то мяг­кое, чем мож­но,
напру­жи­нив­шись, став витой спи­ра­лью, с вих­рем под­би­ра­ю­щих­ся сно­ви­де­ний внут­ри, – мож­но пере­дви­гать этот самый костяк, и сей­час совсем не до кра­сот – как ска­зал, так и есть.
- Поче­му вы здесь, и опять в такую рань? – всё плы­ло, вихрь уже вби­рал в себя сто­ли­ки, и радост­ную Эль­зу, и офи­ци­ан­та, и охран­ни­ка, при­сев­ше­го за спи­ной, вих­рем кру­жи­лись все эти кар­тин­ки, заро­ды­ши мыс­лей… Лунин понял толь­ко, что она поста­ра­лась выгля­деть как- то, как ей пока­за­лось наи­луч­ше чего-то.
- Объ­яс­нись, что ты имел в виду, когда гово­рил про мой рас­чёт?
«Это пло­хо кон­чит­ся», – поду­мал Андрей, если толь­ко мож­но дать имя «мысль» вне­зап­ной вью­ге: замуж­няя жен­щи­на, служ­бы без­опас­но­сти, сте­пе­ни сек­рет­но­сти, бес­сон­ни­ца, без­мыс­ли­ца, рас­чёт, замуж­няя жен­щи­на, семей­ные оби­ды, обуг­лен­ное серд­це, по про­чте­нии сжечь. Быст­ро про­го­во­рил, отсту­ки­вая сига­ре­той такт:
- Встре­ча. Зна­ком­ство. Мимо­лёт­ная бли­зость. Пода­рок. Рас­ста­ва­ние. Я решил облег­чить вам зада­чу. Про­пу­стим то, что тре­бу­ет рас­сек­ре­чи­ва­ния сер­деч­ных тайн. Пусть будет так – встре­ча, зна­ком­ство, пода­рок, рас­ста­ва­ние.
«Ты посмот­ришь мне в гла­за, в кон­це-то кон­цов?» – Эль­за хлоп­ну­ла ладо­нью по сто­леш­ни­це, сто­лик охнул, скрип­нул, Эль­за:
- Неуже­ли всё так пло­хо? – и он, удив­лён­но выгнув кры­лья бро­вей, уста­вил­ся в зелё­ное, озёр­ное, трав­ное без­до­нье: «Что пло­хо?».
- Неуже­ли я не могу рас­счи­ты­вать на про­ме­жу­ток меж­ду зна­ком­ством и подар­ком? Или у ваше­го поко­ле­ния я уже счи­та­юсь ста­руш­кой?
«Ну вот, забил фон­тан», – Андрей полю­бо­вал­ся мер­ца­ни­ем влаж­ных искр за окном. –
«Понес­ло бол­ту­нью. Так я тебе и при­знал­ся…». Эль­за, не дождав­шись отве­та:
- Ну я‑то лад­но, кли­макс меня дома не заста… Нет. Ой! Ну я‑то лад­но, а чем тебе не нра­вит­ся то, что меж­ду?
- Меж­ду чего?
Эль­за рас­хо­хо­та­лась: «Что ж у меня посто­ян­но буд­то намё­ки сры­ва­ют­ся?»
- Да, дей­стви­тель­но. Боже, что я несу? – и всхлип­ну­ла:
- Нет, ска­жи, что тебе сто­ит? Пого­во­ри со мной. Не надо ника­ких бли­зо­стей.
«Это не я, я не хочу с ней играть, хва­тит мне пеп­ла, не хочу обуг­ли­вать­ся, хва­тит, это не я!» – и Андрей с ужа­сом обна­ру­жил, что паль­цы его зме­и­но скольз­ну­ли по её запя­стью, к само­му лок­тю:
- Не надо пла­кать. Откро­вен­ни­чать. Гово­рить по душам. Вот что я назы­ваю бли­зо­стью. Не надо пла­кать. Люди смот­рят.
- Не смот­ри на меня, – Эль­за, при­крыв гла­за ладо­нью, потя­ну­ла из сумоч­ки зер­каль­це и
тушь. Еле слыш­но – голос влаж­ный, как рас­свет­ный ветер в роси­стых лугах:
- Что ты можешь пред­ло­жить? Искать сло­варь? Нани­мать пере­вод­чи­ка? С тво­е­го язы­ка на мой? Какие ещё сло­ва ты по-сво­е­му пони­ма­ешь?
- О чём вы хоти­те пого­во­рить? – а паль­цы у него горя­чие, и где сколь­зи­ли, там заки­па­ет сол­неч­ная река, и огне­пад в серд­це, и глуб­же, вниз, сквозь талию, глуб­же…
- Об оди­но­че­стве.
«Оди­но­кая замуж­няя кра­са­ви­ца», – ехид­но про­це­дил кто-то тём­ный внут­ри, какая-то обрат­ная сто­ро­на Луни­на, и горя­чий змей, совсем отскольз­нув от её руки, потя­нул­ся к табач­ной пач­ке. Курить, дышать бод­ря­щим ядом, ина­че сва­лишь­ся в сон, сорвёшь­ся в сон пря­мо посре­ди горо­да, под ноги пив­ным сто­лам, под ноги сует­ли­во­му бар­ме­ну, под­но­ся­ще­му пор­цию яда, уже кофей­но­го. Пру­жи­на мыс­лей рас­ка­чи­ва­лась, кача­лась, не в силах вытолк­нуть сквозь губы одно-един­ствен­ное сло­во, кото­рое бы… Веки смы­ка­лись. «Тяжё­лый сон, при­ду­ман­ный не мной», – но вслух ска­зал:
- Раз­ве оди­но­че­ство – такое уж несча­стье?
Надо най­ти одно-един­ствен­ное сло­во, что­бы вошло в неё как сереб­ря­ная пуля, как кап­ля микс­ту­ры, как ключ настрой­щи­ка, пото­му что музы­ка рас­стро­ен­ных нер­вов режет душу. Не ной, кра­са­ви­ца, при мне.
- Конеч­но. Если всё не так, как хочет­ся – что хоро­ше­го? Оди­но­ко.
Когда слу­ша­ешь вас с закры­ты­ми гла­за­ми – слы­шишь то, что сто­ит у вас за спи­ной – стран­ное Нечто, мель­ка­ние смыс­лов, побуж­да­ю­щее гово­рить. Поче­му вы не слы­ши­те смыс­ла сво­их слов? Поче­му вы так при­сталь­но вгля­ды­ва­е­тесь в обла­да­те­лей смыс­ла? Чело­век умрёт, смысл чело­веч­но­сти – повто­рит­ся, вер­нёт­ся… У меня в сум­ке – гру­да ваших книг, что в них? Исто­рии о том, кто и как себя ведёт в такой-то ситу­а­ции. Зачем вы их чита­е­те? Что­бы научить­ся вести себя подо­ба­ю­щим обра­зом? Что­бы что? Что­бы стать счаст­ли­вы­ми? Вы кол­лек­ци­о­ни­ру­е­те рецеп­ты сча­стья, рецеп­ты избав­ле­ния от несча­стий. И вам не смеш­но?
Мне – страш­но. Страш­но слу­шать како­фо­нию рас­стро­ен­ных сер­дец.
- Сча­стье – в серд­це близ­ких людей?
- Сча­стье при­но­сят близ­кие люди. По-насто­я­ще­му близ­кие.
- Неуже­ли у вас нет настоль­ко близ­ких? А муж? А дети?
- Муж, дети… При чём тут бли­зость? Я всем им что-то обя­за­на, всем что-то долж­на. Они, конеч­но, раду­ют изред­ка. Радость в долг. Ростов­щи­че­ство. Как в пле­ну у жиз­ни. Как залож­ни­ца чужих жела­ний.
- Зна­чит, вам даже в семье оди­но­ко?
- А ты раз­ве не оди­нок?
- Не заду­мы­вал­ся. Может быть, да. Может, нет. Для меня это не име­ет зна­че­ния.
- Что же ты – совсем рав­но­ду­шен ко всем? Зна­чит, совсем оди­нок.
- Поче­му же? Есть дру­зья.
- Дру­зья – это все­го лишь дру­зья. А вот люби­мый чело­век… Люби­мый – един­ствен­ный и непо­вто­ри­мый. Без кото­ро­го невоз­мож­но ни дня про­жить. Кото­рый как воз­дух. Как хлеб. А дру­зья – это лекар­ство. Или нечто осве­жа­ю­щее, бод­ря­щее. Или пья­ня­щее, даю­щее отдых.
- Хлеб? Люби­мый? Ни дня? Если каж­дый день погло­щать люби­мое – ско­ро при­ест­ся. Может, ваше оди­но­че­ство – от ваше­го отно­ше­ния к люб­ви и друж­бе? Вы не допус­ка­е­те, что надо что- то поме­нять в себе? Может, не в пле­ну у жиз­ни, а в пле­ну у сво­их иллю­зий? Кста­ти, хоро­шо ска­за­ли – «за-лож-ница». Все мы… залож­ни­ки. Залож­ни­ки язы­ка. Залож­ни­ки миро­воз­зрен­че­ских кон­цеп­ций. Залож­ни­ки сло­ва­рей. И пере­во­дов — напри­мер, с румель­ско­го на свое­вер­ный.
- Раз­ве ты сам не хочешь раз­ве­ять свои иллю­зии? Зачем тебе столь­ко книг? Столь­ко и таких? Обыч­но тот, кого всё в жиз­ни устра­и­ва­ет, не торо­пит­ся ниче­го менять.
- Стран­ный у нас раз­го­вор полу­ча­ет­ся. Менять… Поче­му так сра­зу «менять»? Если речь о люб­ви — при­чем здесь зна­ния? Любить. Позна­вать. Раз­ве это одно и то же?
- Ниче­го смеш­но­го. Как мож­но полю­бить того, кого не зна­ешь близ­ко? Если толь­ко это не тот, кто твоя иде­аль­ная вто­рая поло­ви­на.
- Вери­те, что есть один-един­ствен­ный, пред­на­зна­чен­ный вам от рож­де­ния?
- Ска­жу так – я дру­жу с верой. А ты?
- Я уве­рен, что насто­я­щая любовь может помочь выбрать­ся из лаби­рин­та заблуж­де­ний.
- И есть та, кому ты дове­ря­ешь свои блу… Ой! Я хочу кое-что пред­ло­жить. Все люди игра­ют в игры, зна­ко­мо? Весь мир – под­мост­ки, люди – как акте­ры, это все зна­ют. Давай не будем выму­чи­вать сло­ва? Мне, конеч­но, инте­рес­но, под чьим зна­ме­нем ты ходишь, если ты не сам по себе, но мне инте­ре­сен ты, а не зна­мя. Тем более – не зна­ме­но­сец. Так она есть, та, кому ты дове­ря­ешь?
Андрей с тру­дом раз­ле­пил веки:
- Есть. Моя надеж­да на выход из лаби­рин­та. Вы.
Эль­за рас­сме­я­лась, в душе цве­точ­ный дождь, как вол­шеб­но, толь­ко… Что он име­ет в виду? Толь­ко при­го­то­ви­лась выска­зать всё, что при­ду­ма­ла за два дня и две ночи, но он зака­зал трой­ной кофе, зна­чит… Что это зна­чит? Поче­му он не выспал­ся? А глав­ное – с кем он не выспал­ся?
- Я рабо­тал всю ночь, – соврал. Не толь­ко ночь. И вдруг всё про­яс­ни­лось, вихрь отпу­стил. По ули­цам уже спе­ши­ли: кто впра­во, кто вле­во, – по угло­ва­тым, пере­крёст­ным, пере­уль­ча­тым тра­ек­то­ри­ям, а ему бы толь­ко дополз­ти до льня­ной, при­льнув­шей, при­ла­стив­шей­ся про­сты­ни, и безо вся­ких «Мисс Гер­ма­ния-когда-то», у него впе­ре­ди длин­ные часы до сле­ду­ю­ще­го звон­ка, до вызо­ва, гла­зам надо отдох­нуть от цифи­рь­ной кутерь­мы, и что ему до Гер­ма­на, катав­ше­го­ся по полу после рас­ска­за о наив­ном маль­чи­ке, сып­лю­щем дол­ла­ра­ми?
- Так что вы хоти­те? – Лунин не рас­слы­шал, пото­му что каза­лось, что какие-то чер­не­цы коло­ко­лят в уши и машут перед гла­за­ми пола­ми бала­хо­нов. Эль­за – гром­че:
- Я бы хоте­ла посо­ве­то­вать­ся. Не пой­му, что со мной про­ис­хо­дит.
Всё воз­вра­ща­ет­ся. Пла­ка­ли на пле­че, сме­я­лись, вце­ло­вав­шись в коле­ни, под­ни­ма­ясь выше, выше, к лого­ву белой змеи, но пас­порт чист. Отмет­ки толь­ко о про­пис­ке. Вер­нее, опять чист. Вер­нее…
- Хоти­те испо­ве­до­вать­ся в жен­ском, слиш­ком жен­ском?
Если бы зна­ла, чего хочу! Про­сто ты так вот улы­ба­ешь­ся, буд­то пти­ца отле­та­ет от ска­лы, и про­тив вет­ра, всем дождям назло! И так вот гла­дил меня по руке, как буд­то ска­зоч­ный полоз обви­вал жгу­чим оже­ре­льем… И ты как Он, как пер­вый, как послед­ний, это­го не может быть, но это есть, как ты все­гда во всех них – мол­ча­щий, зову­щий – недо­сти­жи­мый.
- Поче­му толь­ко о жен­ском? И о муж­ском.
- Зна­чит, о чело­ве­че­ском?
- Да, о нашем.
- О нашем? Are we the people? Зна­ко­мый мотив? Нет? Про­пу­стим.
Вре­ме­ни про­шло доста­точ­но. Через стек­ло вит­ри­ны не наблю­да­лось ника­ких под­смотр­щи­ков. Все сте­пе­ни без­опас­но­сти соблю­де­ны. Лунин вто­ро­пях напи­сал ей номер теле­фо­на, изви­нил­ся, отлу­чил­ся, вер­нул­ся с мок­ры­ми, загла­жен­ны­ми к затыл­ку воло­са­ми, почер­нев­ши­ми от вла­ги, – она вздрог­ну­ла: какой-то блед­ный лун­ный ста­рик с лицом в кра­те­рах ожо­гов – он вгля­ды­вал­ся сквозь неё, в под­ку­по­лье цир­ка, где наив­ная тан­цов­щи­ца замер­ла на при­зрач­ной соло­мин­ке, – и милый, невы­спав­ший­ся, взо­шед­ший сощу­рен­ны­ми полу­лу­ни­я­ми наг­лец доба­вил:
- Зав­тра. Зав­тра я сво­бо­ден.
И поплёл­ся домой про­сы­пать кру­ги часо­вых стре­лок.

…что считать за сегодня?..

Назав­тра он сво­бо­ден не был. Поче­мучто? Пото­мучто. Пото­му, что с утра под ухом заве­ре­щал реза­ный теле­фо­ныш. Андрей хотел при­ду­шить виз­го­ту подуш­кой, но каж­дой тара­тор­ке поло­же­но послед­нее сло­во. Ну, Олег сра­зу и заявил: «Сэр, наде­юсь видеть вас в трез­вом уме, и доста­точ­но». И дей­стви­тель­но – ока­за­лось доста­точ­но. И ума, и вре­ме­ни на сбо­ры, и денег на так­си. «Сэр, мы непре­мен­но будем рабо­тать», – под­твер­дил Олег, при­под­тал­ки­вая соскаль­зы­ва­ю­щие очки. «Я готов», – выпа­лил Андрей, не успев отды­шать­ся, и: «Нет, мы непре­мен­но будем рабо­тать сего­дня», – заве­рил Олег, запах­нув халат и покреп­че сжав отя­же­лев­шую рюм­ку. «Сомне­ва­юсь», – улыб­нул­ся Андрей, пере­чи­тав эти­кет­ку буты­ли, и совсем улыб­нул­ся.
После­зав­тра… После чего? После когда? Это смот­ря что счи­тать за сего­дня. «Какой сего­дня день?» – про­си­пел Лунин, рас­ти­рая набух­шие веки, обна­ру­жи­вая перед собой кофей­ник и таре­лоч­ку с лом­ти­ка­ми под­жа­рен­но­го хлеб­ца – под­ру­мя­нен­ные лом­ти­ки, умас­лен­ные, чуть
соло­но­ва­тые, – как и поже­лал. Пре­дел меч­та­ний – полу­чать то, что жела­ешь. После чет­вёр­той чаш­ки све­же­сва­рен­но­го «Кар­те Нуар» повто­рил: «Какой день-то на дво­ре?». «До выбо­ров оста­лось все­го три неде­ли», – улыб­ну­лась Лена, выста­вив на кат­кий сто­лик кув­шин­чик с томат­ным соком, и суп-пюре, и пиа­лу с бульо­ном, и тушё­ный око­ро­чок с кар­тош­кой-фри, и ещё немнож­ко тостов, и пароч­ку яблок, конеч­но. Три неде­ли. Все­го. У Лены всё под стать фами­лии – Весо­вая. Всё под стать – и фра­зы, и поход­ка, и поступ­ки. «Посе­ляй­ся у нас. Или ты любишь ноче­вать води­ночь и впро­го­лодь?» – и под­ло­жи­ла на опу­стев­ший под­нос бутер­бро­дов с икрой. Лунин, при­це­ли­ва­ясь – как бы ухва­тить имен­но бутер­брод, а не его туман­но­го близ­не­ца, Лунин: «Толь­ко чест­но – вы меня рабо­тать над про­ек­том при­гла­си­ли, или так, ком­па­нию соста­вить?». «Такие вопро­сы к Оле­гу», – Лена хоть когда-нибудь вста­ёт с посте­ли без улыб­ки? Этот вопрос, тоже, види­мо, к… «А что Олег? Чуть что – Олег! Всем Оле­га пода­вай! Олег! Если я Олег, так всё теперь? Ком­па­нию соста­вить, гово­ришь? Про­ект? А ты видишь раз­ни­цу меж­ду тем и тем?» – и опять Луни­ну на коле­ни стоп­ка ста­тей, под­бор­ка лозун­гов, и опять лэп­топ не успе­ва­ет отве­чать на стук кла­ви­а­ту­ры, и опять Луни­ну в висок взве­дён­ный хро­но­метр.
«Сэр, так вы дади­те мне поку­рить или нет?» – опе­шил Олег, зави­дев вере­ни­цу вер­сталь­щи­ков, несу­щих­ся в кух­ню с гото­вы­ми листов­ка­ми напе­ре­вес. «Три неде­ли», – ото­зва­лись, хло­пая шлё­пан­ца­ми, мара­фон­цы, ока­зав­ши­е­ся одним-един­ствен­ным Луни­ным. Андрей, выглот­нув ста­кан кофе: «А новый губер­на­тор мне лич­но не нужен». «А я думал, ты ради денег ста­ра­ешь­ся», – и Олег под­толк­нул пач­ку «Пар­ла­мен­та»: «Кури-кури, не
стес­няй­ся». «Спа­си­бо. «Два­дцать пер­вый век» бли­же по вку… кхм», – и захло­пал по кар­ма­нам в поис­ках спи­чи­нёш­ки, не взгля­нув на мер­ца­ю­щую вокруг пла­ти­но­вой пепель­ни­цы рос­сыпь «Зип­по». – «Мой гоно­рар по мне ещё не пла­чет?».
На стол юрк­ну­ла зеле­но­ва­тая бума­жен­ция. Сле­дом сле­те­ла не такая яркая, но всё же
близ­няш­ка. Рядыш­ком при­стро­и­лась сра­зу трой­ня. Потес­нив сест­ри­чек, том­но раз­лег­лась ещё одна. Пока шеле­сте­ла ещё какая-то по счё­ту, Лунин успел поду­мать, что одним
«доста­точ­но» явно не обой­тись. На оче­ред­ной купю­ри­ще порт­рет пре­зи­ден­та Шта­тов был каким-то обо­млев­шим. Да – обо­млев­ший: «Если столь­ко выде­ля­ют мне, сколь­ко пла­тят ему?»
- и после усмеш­ки Оле­га: «Немно­го. Шесть тысяч в месяц», – Лунин засёк по секун­до­ме­ру при­ход купю­ры-аут­сай­де­ра – ров­но трид­цать деся­ток. Олег сгрёб листов­ки – маке­ты пла­ка­тов, зову­щих к луч­шей жиз­ни, веч­ная доро­га, – маке­ты, кото­рые мог­ли бы и на выстав­ку пла­кат­но­го искус­ства попасть! – и ведь на каж­дом в угол­ке кра­су­ет­ся алое полу­лу­ние и «АЛ»! – и накрыл кипой листо­вок помой­ное вед­ро.
Зажуж­жал сото­вик, и Олег, похло­пав по пле­чу сгорб­лен­но­го зеле­но­ли­це­го пусто­гла­за, про­кри­чал в труб­ку: «Выслу­шать насто­я­щее зада­ние он готов, это точ­но. Выез­жай».

…на задание…

«Выезд на зада­ние», – так и ска­зал. Лунин толь­ко-толь­ко отстра­нил­ся от мони­то­ра, что­бы при­щу­рить­ся, что­бы ещё раз выве­рить тол­щи­ну и цвет­ность линий лого­ти­па: «Нефть- Финан­сы-Капи­тал» – кап­ля, пере­те­ка­ю­щая в моне­ту – жид­кое золо­то, чёр­ное золо­то, теку­чее золо­то, капа­ю­щее золо­то – про­ще про­сто­го, на поиск гра­фи­че­ской идеи ушло секунд
пят­на­дцать, но вот выри­со­вать! И толь­ко-толь­ко решил слег­ка утя­же­лить монет­ную округ­лость кап­ли, как при­шлось вытя­нуть­ся перед Мол­ча­ли­ным: «Я…». «Подой­ди­те к теле­фо­ну», – но тре­звон и не взду­мал взвяк­нуть. «Подой­ди­те, гово­рю вам», – и вис­ло­тру­бый пусто­брёх рас­ка­тил­ся повиз­ги­ва­ньем, сто­и­ло толь­ко при­кос­нуть­ся к буро­му боку. «Лунь- ин?» – не то мур­лык­ну­ла, не то гавк­ну­ла пусто­та. «Я», – не новость, у него и в пас­пор­те так напи­са­но. «У вас выезд на зада­ние», – сооб­щил мур­лай. Лунин огля­нул­ся: «Кто это?».
Мол­ча­лин, хоть и был постав­лен на долж­ность самим губер­на­то­ром, ста­ра­тель­но оправ­ды­вал фами­лию. Опе­ра­тор ком­пью­тер­но­го цеха, стес­ня­ясь повер­нуть­ся к дирек­то­ру спи­ной: «Но…».
«Что зна­чит «но»?» – уди­вил­ся гул. – «Ваше началь­ство реко­мен­до­ва­ло вас как более сооб­ра­зи­тель­но­го чело­ве­ка. Выез­жай­те». «Делай­те, что вам гово­рят», – подал Мол­ча­лин запис­ку с адре­сом, – «потом спа­си­бо ска­же­те. Если оста­нет­ся, чем гово­рить», – доба­вил уже в спи­ну, и: «А что слу­чи­лось-то? Про­дол­жа­ем рабо­ту!» – и Лунин зака­тил­ся за гори­зонт, плот­но при­крыв за собою желез­ную дверь. Рабо­та есть рабо­та. На рабо­те нуж­но совер­шать
дей­ствия, при­во­дя­щие к полу­че­нию воз­мож­но боль­ше­го зара­бот­ка, не так ли?

ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ.
День. Ули­ца. Авто­бус­ная оста­нов­ка. Мотор.

ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ.
Мотор. Сиде­нье. Плот­но при­кры­тая желез­ная дверь. Рем­ни без­опас­но­сти. Авто­маг­ни­то­ла. Над­сад­ный хри­пот­няк. Трид­цать руб­лей.

ДЕЙСТВИЕ ТРЕТЬЕ.
Вечер. Плот­но при­кры­тая желез­ная дверь. Авто­бус­ная оста­нов­ка. Ули­ца. Дом. Дом. Ещё дом. И ещё. Не тот дом. Необ­хо­ди­мый дом. Подъ­езд. Этаж. Квар­ти­ра. Зво­нок.

ДЕЙСТВИЕ ЧЕТВЁРТОЕ.
Плот­но при­кры­тая желез­ная дверь.

МОЛОДОЙ ЧЕЛОВЕК (в чёр­ном шёл­ко­вом хала­те с золо­ты­ми дра­ко­на­ми, в очках с позо­ло­чен­ной опра­вой и в пер­сид­ских туф­лях на босу ногу): Олег. Фами­лия у меня смеш­ная, пре­ду­пре­ждаю сра­зу. Золу­хин. Отче­ством гор­жусь. Алек­се­е­вич.
МОЛОДОЙ ЧЕЛОВЕК (в чёр­ных джин­сах, в тём­ных очках с чёр­ной пласт­мас­со­вой опра­вой и в туф­лях «Лен­вест» на натёр­тую ногу): Не более смеш­но, чем Лунин. Андрей. Андре­евич, конеч­но.
ЗОЛУХИН: Про­шу к сто­лу. Чай? Кофе? Пиво? Вис­ки?

Кух­ня. Стол. Сту­лья. Холо­диль­ник. Шкаф­чи­ки. Пол­ки. Мой­ка. Стол. Пепель­ни­ца. Зажи­гал­ки. Бутыл­ка вис­ки «Скотч».

ЛУНИН: Спа­си­бо, Олег Алек­се­е­вич. На рабо­те не пью. Боль­ше.
ЗОЛУХИН: Я же ска­зал, сэр, что отче­ством имен­но гор­жусь, поэто­му не упо­треб­ляй­те имя отца мое­го всуе. Зовут меня имен­но Оле­гом. Я толь­ко что имен­но так вам и ска­зал. Будь­те вни­ма­тель­ней, пожа­луй­ста.

Пожа­луй­ста. Четы­ре ком­на­ты.
От вход­ной две­ри пол­но­стью про­смат­ри­вал­ся рабо­чий каби­нет – дверь рас­сох­лась, не при­кры­ва­ет­ся. В каби­не­те стол. На сто­ле — ком­пью­тер-ноут­бук. Это тыся­ча дол­ла­ров, мини­мум. Плюс прин­тер. Лазер­ный. С режи­мом ска­ни­ро­ва­ния. Это ещё при­мер­но шесть­сот. Плюс модем­чик чири­кал, сооб­ще­ние по фак­су при­шло. Это ещё сто или две­сти. Пере­ма­нить у Мол­ча­ли­на работ­ни­ка не уда­ва­лось даже област­ной адми­ни­стра­ции. В обла­сти выбо­ры. Кто и отку­да хозя­ин квар­ти­ры?

ОЛЕГ: Вы дога­да­лись, сэр, какое ведом­ство я пред­став­ляю?
МОЛОДОЙ ЧЕЛОВЕК В ПРОТЁРТЫХ НОСКАХ: Ведом­ство – нет. Чем зани­ма­е­тесь – да.
ОЛЕГ: Лени­ще, дай Андрею тап­ки! Зна­комь­тесь – моя люби­мая жен­щи­на Лена.
ДЕВУШКА В ЧЁРНОЙ ЖИЛЕТКЕ С ЗОЛОТЫМИ ДРАКОНАМИ: При­вет, Андрей. Обуй­ся,
у нас полы холод­ные.
МОЛОДОЙ ЧЕЛОВЕК В РАЗНЫХ НОСКАХ: Спа­си­бо, я теп­ло­кров­ный.
ДЕВУШКА: Андрей, остав­ляю Оле­га под твою ответ­ствен­ность. Суп на пли­те. Кури­ца в духов­ке. Чай, кофе, сахар по вку­су.
ОЛЕГ: Лени­ще, я тебя люб­лю.
ЛЕНА: Олег, я люб­лю тебя. Андрей, счаст­ли­во. АНДРЕЙ: Пока. Цело­вать­ся не будем.
ОЛЕГ Хоро­шо, что не пьёшь. Рабо­ты нев­про­во­рот. Смот­ри сюда. Вот газе­та наших кон­ку­рен­тов, «Сло­во чести». Зав­тра весь город дол­жен знать, что эта редак­ция отпе­ча­та­ла спец­вы­пуск «Сло­ва чести». Не толь­ко знать, но и читать. Пони­ма­ешь? Имен­но «Сло­ва», а не
«Сло­во». Необ­хо­ди­мо пол­но­стью повто­рить дизайн. Тек­сты гото­вы. АНДРЕЙ АНДРЕЕВИЧ: Сколь­ко?
ОЛЕГ АЛЕКСЕЕВИЧ: Пять­сот.
АНДРЕЙ АНДРЕЕВИЧ ЛУНИН: И к утру?
ОЛЕГ АЛЕКСЕЕВИЧ ЗОЛУХИН: Вы не поня­ли, сэр. За стра­ни­цу пять­сот. АНДРЕЙ: Курить на рабо­чем месте мож­но?
ОЛЕГ: На ра-бо-чем? Нет. Лени­ще дым в ком­на­тах не любит. Будет гото­во – раз­бу­дишь. АНДРЕЙ: А…
ОЛЕГ: С таки­ми реко­мен­да­ци­я­ми, как у вас, сэр, без охра­ны по ули­це не ходят и вопро­сов вооб­ще не зада­ют. Успе­хов в тру­де. Или всё-таки уда­чи?

ДЕЙСТВИЕ ПЯТОЕ.
Ночь. Кофе. Табак. Уме­лые руч­ки. Узкие зрач­ки. Щел­ка­нье маят­ни­ка.

ДЕЙСТВИЕ ШЕСТОЕ.
Утро. Та же квар­ти­ра. Та же кух­ня.
Моло­дой чело­век с вос­па­лён­ны­ми гла­за­ми кла­дёт на кухон­ный стол печат­ные оттис­ки. Моло­дой чело­век с заспан­ны­ми гла­за­ми кла­дёт на тот же стол кон­верт.
Плот­но при­кры­тая желез­ная дверь.

ДЕЙСТВИЕ СЕДЬМОЕ.
Всё то же утро.
Всё тот же город. Всё та же стра­на.
Всё тот же моло­дой чело­век в тём­ных очках идёт сре­ди постро­ек, теле­граф­ных стол­бов и реклам­ных щитов.
Книж­ный мага­зин. Отдел «Пси­хо­ло­гия».
Карл Грюнд. «Явь и Забы­тьё. Рас­па­де­ние вре­ме­ни».

…вначале была тьма…

- Ты когда-нибудь виде­ла часы без цифер­бла­та?
- Виде­ла. Что в них тако­го осо­бен­но­го?
- Рабо­та­ю­щие часы без цифер­бла­та? Отсчи­ты­ва­ю­щие вре­мя без цифи­рок, без точек отсчё­та?
- Ну и что?
- Когда я впер­вые уви­дел это, было такое впе­чат­ле­ние, как если бы, к при­ме­ру, уви­дел чело­ве­ка с содран­ной кожей или дыша­щий ске­лет. Пред­став­ля­ешь? При­тан­цо­вы­ва­ю­щий ске­лет.
- Фу! Вя! Так зачем тебе тогда такие часы?
- Как талис­ман. Или как отли­чи­тель­ный знак.
- Отли­чи­тель­ный от кого? Что ты чем-то отли­чен от дру­гих? Есть жела­ние отли­чать­ся?
- Воз­ни­ка­ет жела­ние внед­рить­ся в меха­низм все­го про­ис­хо­дя­ще­го. Добрать­ся до всех скры­тых пру­жи­нок и шесте­рё­нок, и…
- И – вре­мя ста­нет течь по пря­мой?
- Ста­нет течь так, как я счи­таю нуж­ным. Собы­тия будут про­ис­хо­дить в том порядке,который я счи­таю наи­луч­шим из всех воз­мож­ных поряд­ков. В том поряд­ке, кото­рый устра­и­ва­ет имен­но меня.
- С чего ты взял, что име­ешь на это пра­во? Кто дал тебе пра­во рас­по­ря­жать­ся всем про­ис­хо­дя­щим? И с чего ты взял, что зна­ешь, что луч­ше?
- Либо я вра­щаю коле­со моей люб­ви, либо зуб­цы чужой воли рвут меня в кло­чья.
- Мир невоз­мо­жен?
- Мир – часы, потра­чен­ные на при­ми­ре­ние наме­ре­ний.
- Коле­со люб­ви? Коле­со, но всё-таки люб­ви?
- Наде­юсь.
- Есть те, кто счи­та­ет: любовь – про­сто чув­ство. По-тво­е­му, Любовь – это осо­бый скры­тый поря­док чувств?
- Уве­рен.

Вна­ча­ле была тьма – влаж­ная и вяз­кая. Потом Эль­за сгу­сти­лась, сверк­ну­ла и помча­лась меж­ду звёз­да­ми. Мел­кие, как свет­ляч­ки, при­те­ка­ли к ней, рои­лись вокруг, но Эль­зу тяну­ло впе­рёд, и потуск­нев­шие жиз­ниш­ки, отсло­ив­шись от неё безо вся­ких скан­да­лов, теря­лись поза­ди, в шлей­фе, и посте­пен­но отста­ва­ли, рас­тво­рив­шись в пусто­те… Ино­гда встре­ча­лись по-насто­я­ще­му мощ­ные, вели­че­ствен­ные – к ним начи­на­ло при­тя­ги­вать уже на под­лё­те, и Эль­за пони­ма­ла, что прой­ти мимо них ей было про­сто невоз­мож­но, что кар­та стран­ствия
сло­жи­лась вме­сте с её рож­де­ни­ем, что вот она вклю­ча­ет­ся в коль­цо спут­ни­ков имен­но это­го сатур­на имен­но пото­му, что в ней имен­но столь­ко звёзд­ной силы, что­бы не блуж­дать в оди­но­че­стве, но кру­жить воз­ле надёж­но­го ядра, и Эль­за кру­жи­ла. Но что-то стра­ги­ва­лось, звёз­ды пере­стра­и­ва­лись, скла­ды­ва­лось новое созвез­дие, и Эль­зу выно­си­ло к ново­му вла­сте­ли­ну сол­неч­ной мощи. Послед­няя орби­та ока­за­лась самой при­чуд­ли­вой – одна­жды Эль­за сорва­лась вдруг с гер­ма­ни­че­ской тра­ек­то­рии и вдре­без­ги раз­би­ла несколь­ко
при­блуд­ных асте­ро­и­док, воз­му­ти­тель­но настыр­ных. В дру­гой раз рас­се­я­ла пару метео­рит­ных шква­лов, угро­жав­ших все­му гер­ма­на­ту – гер­ма­нит­ной пла­не­те, и ей самой, и двум наро­див­шим­ся гер­ма­ня­там, и мно­же­ству сосед­ству­ю­щих пла­не­ток. Никто не ска­зал ей за это спа­си­бо – на гро­мад­ной пла­не­те попро­сту не заме­ти­ли её мета­ний, а гер­ма­ня­та были слиш­ком малы, что­бы начать выгля­ды­вать из-за её спи­ны на жиз­нен­ный путь. Эль­за поте­ря­ла, конеч­но, в силе сия­ния, но потом реши­ла, что вела вой­ну за свою соб­ствен­ную орби­ту, а такие схват­ки награ­дам не под­ле­жат.
Ино­гда Эль­зе слу­ча­лось пере­се­кать­ся с весь­ма чудес­ны­ми мимо­лёт­ка­ми, и тогда на пла­не­те насла­жда­лись её вне­зап­ны­ми вспыш­ка­ми и луче­ни­я­ми, но аст­ро­но­ми­че­ских рас­чё­тов не про­во­ди­ли, а уж тем более не состав­ля­ли про­гно­зов и горо­ско­пов – про­сто жили под све­том круг­ло­су­точ­ной звез­ды. Эль­за посте­пен­но при­вык­ла к тако­му отно­ше­нию пла­не­тян, ведь нико­му из них не ста­ло от её похож­де­ний труд­нее жить, а её соб­ствен­ная палит­ра све­че­ний толь­ко бога­те­ла, и Эль­за боя­лась уже толь­ко одно­го – остыть, утра­тить блеск. Гер­ма­нит­ная галак­ти­ка про­дол­жа­ла жить, жить, жить рядом с кем-то, с кем-то раз­ле­тать­ся, с кем-то сли­вать­ся, и это было надёж­но, про­сто, при­род­но – есте­ствен­но. Но что-то уже
при­бли­жа­лось, стре­ми­тель­но нес­лось навстре­чу гроз­ное, пока ещё неви­ди­мое Нечто, какое-то Это, и Эль­за нача­ла вол­но­вать­ся – смо­жет ли предот­вра­тить столк­но­ве­ние, смо­жет ли сой­ти нена­дол­го с орби­ты, что­бы встре­тить неве­до­мо­го про­тив­ни­ка? Воз­мож­но ли это вооб­ще – сой­ти с орби­ты? «Что­бы я‑то – и не смог­ла?» – задох­ну­лась от воз­му­ще­ния Эль­за и тут же уви­де­ла пря­мо перед собой лун­ную поверх­ность – всю в кра­те­рах, всю в шра­мах метеор­ных атак и поче­му-то зер­каль­но бли­ста­ю­щую.
Луно­вид­ная глы­би­на мча­лась по пря­мой, не утруж­дая себя обра­ще­ни­ем вокруг оси – не выстав­ля­ясь, не кра­су­ясь, не под­ла­жи­ва­ясь к слу­чай­ным попут­чи­кам. Эль­за с ужа­сом обна­ру­жи­ла, что её затя­ги­ва­ет в лун­ные кра­те­ры – в них ста­ли мер­цать тре­вож­ные отра­же­ния: вот Эль­за, обле­чён­ная покро­вом ябло­не­вых лепест­ков, Эль­за рыда­ю­щая, Эль­за умо­ля­ю­щая пода­рить ей радость; вот уже Эль­за поблед­нев­шая воз­ле ледя­но­го исту­ка­на, отка­зы­ва­ю­ще­го в насла­жде­нии. Но раз­ве так важ­но, что кто-то смот­рит на нас, что есть сви­де­те­ли сли­я­ния, ведь есть толь­ко ты и я, коро­но­ван­ные кра­со­той – я в цве­ту, и ты, обла­чён­ный в непро­гляд­ный шёлк, в ресто­ран­ной рос­ко­ши, что тебе за дело до ухмыл­ки:
«Так-так, глу­бо­ко­ува­жа­е­мый блю­сти­тель зако­на… Спра­вед­ли­вец ты наш! Орга­ни­за­ция при­то­на азарт­ных игр, соблаз­не­ние несо­вер­шен­но­лет­ней… Запо­ми­на­ю­ще­е­ся откры­тие лич­но­го дела!» – но раз­ве ты спо­со­бен боять­ся их, мут­ных, бес­цвет­ных, без­раз­лич­ных, нераз­ли­чи­мых? Ты боишь­ся теней, несо­кру­ши­мый мой? Не может быть, не Это, не верю, где- то есть Она, коро­ле­ва серд­ца, как ты мог? И вот уже Эль­за одна в ресто­ран­ной рос­ко­ши, во всех ресто­ра­ци­ях сра­зу, с ногот­ка­ми наиз­го­тов­ку, веч­но цве­ту­щая Эль­за во всех гости­нич­ных номе­рах сра­зу; вот Эль­за выслу­ши­ва­ет сона­ту «К Эли­зе», вычи­ты­ва­ет «Пись­мо к Эли­зе», Эль­за, нена­ви­дя­щая ябло­ни в цве­ту и все эти навяз­чи­вые вёс­ны; вот уже Эль­за, отя­же­лев­шая Эль­за, Эльза‑В, ника­ких умля­ут, Эль­за сме­ёт­ся: «Отче­ство? У него будет толь­ко мате­рин­ство», – юнг­фрау одна­жды ста­нет про­сто грюнд, нена­вист­ная ста­рость, кош­мар ста­ре­ния, рас­пад вре­ме­ни, смерть убер аллес, Грюнд убер юность, твоя юность теперь у Луни­на, твоя ста­рость во вла­сти Луни­на, сею­щий вёс­ны стал нена­вист­ной луной, обо­жа­е­мой луной, и всё вер­нёт­ся, сно­ва будешь коро­но­ва­на кра­со­той, вот он, завет­ный све­точ, луныш­ко моё, звез­да юно­сти и сол­неч­ная буря, и кру­жить­ся с тобой в звёзд­ном вих­ре, – но Эль­зу уже потя­ну­ло впе­рёд, уви­деть, что там – с обрат­ной сто­ро­ны Луни­на? И вот-вот пока­жет­ся Это – то, что сто­ит у него за спи­ной, что дви­жет им, что гонит его сквозь тол­чею све­тил на край все­лен­ной, вот-вот Эль­за уви­дит, что ста­нет со всем гер­ма­на­том после про­хож­де­ния Луни­на сквозь их галак­ти­ку, – и Эль­за заво­пи­ла, вско­чив одна в пустой посте­ли, пустой квар­ти­ре.
В дверь опять посту­ча­ли, и Эль­за, коме­та ужа­са, пря­мо так, толь­ко что родив­шись, и откры­лась на умо­ля­ю­щий стук.

…рассветные…

- Я здесь не живу, – про­вью­жи­ла Эль­за, – живу не здесь, – Луни­ну, уже про­гля­дев­ше­му все нот­ные тет­ра­ди на сто­ле и добрав­ше­му­ся до книж­но­го шка­фа с зало­жен­ны­ми за стек­ло фото­гра­фи­я­ми, – не здесь живу, – Андрею, недо­вер­чи­во кра­ду­ще­му­ся по ком­на­те.
- Я знаю, – вздох­нул Лунин, задёр­нув послед­нюю зана­весь. – Согре­лась?
- Где ты научил­ся, – Эль­за поче­му-то гля­ну­ла на себя под покры­ва­лом, потом на отвер­нув­ше­го­ся Луни­на, опять под оде­я­ло, сно­ва на Луни­на, листа­ю­ще­го ноты, – где?
- Что – где? – ото­звал­ся не риск­нув­ший обер­нуть­ся Лунин.
- При­во­дить в чув­ство, – Эль­за подо­ткну­ла оде­яль­це под талию, и вычер­ти­лось всё, на что Андрей смот­реть всё ещё отка­зы­вал­ся.
- При­во­дить… Ты оде­нешь­ся или нет? – Лунин уж и не знал, за что схва­тить­ся – не по ящи­кам же шарить!
- Ты ведь уже всё уви­дел? Всю меня уви­дел? – Эль­за под­глу­би­ла скла­доч­ку меж­ду колен,протянув тка­не­вое уще­лье до само­го устья, до самой дель­ты — в это рус­ло мож­но пре­крас­но влить­ся пол­но­лу­нин­ны­ми луча­ми.
- Я видел пада­ю­щее в обмо­рок тело, – Лунин уста­вил­ся на кален­да­рик воз­ле рас­кры­той сумоч­ки, на даты, обве­дён­ные круж­ка­ми.
- Потря­са­ю­ще! Не муж­чи­на, а ледо­кол в шта­нах, – Эль­за защёл­ка­ла застёж­ка­ми, – всё, гос­по­дин луно­ход.
Лунин как обер­нул­ся – так луч­ше бы ты и скры­ва­лась под оде­я­лом! Была бы про­сто туман­но­стью, а так – взо­шед­шее сия­ние.
- Так чем обя­за­на в столь ран­ний час? – и вся уже над­мен­ная, в вечер­нем шёл­ке, усы­пан­ном кро­хот­ны­ми звёз­доч­ка­ми, с золо­тым коль­цом обру­че­ния и сереб­ря­ны­ми перст­ня­ми пре­кло­не­ний.
Заны­ло под серд­цем: «Коме­та, неиз­беж­ная коме­та», – а про­мол­ви­лось:
- Это наш час, толь­ко наш. Мы вме­сте – рас­свет­ная звез­да и месяц.

…услышать о себе красивое…

- Про мак – это чьё? Кто автор?

- Прав­ду ска­зать?

— Конеч­но.

- Не быва­ет ниче­го конеч­но­го, замкну­то­го и завер­шён­но­го. Всё про­дол­жа­ет­ся, воз­вра­ща­ет­ся, рас­кры­ва­ет­ся. Во всех реках текут одни и те же пото­ки. Один- един­ствен­ный поток.

- Ты можешь про­сто ска­зать прав­ду?

- Ты любишь прав­ду или своё пред­став­ле­ние о прав­де?

- Пере­стань. Про­пу­стим. Чьи это были стро­ки?

- Мои. Это моё. Импро­ви­за­ция. На ходу при­ду­мал.

- Так выду­мал или я вправ­ду такая?

- А что тебе боль­ше нра­вит­ся? Что ты любишь? Что ты хочешь услы­шать?

- Я такая или ты такой? Я или ты?

- Тебе понра­ви­лось

– услы­шать о себе нечто кра­си­вое?

- Конеч­но.

- Про­пу­стим. Раз­ве ты не доволь­на?

- Хочет­ся ещё.

- Что­бы тебя счи­та­ли такой, какой тебе нра­вит­ся себя счи­тать?

- Ты поэт?

- Я мастер обли­чий.

- Это ты всю жизнь пре­сле­ду­ешь меня?

- Ты всю жизнь несёшь меня под серд­цем.

…степени безопасности…

Это уже не забав­но. Эль­за акку­рат­но сло­жи­ла дуж­ки солн­це­за­щит­ных очков. Лунин про­дол­жал сиять. Очков не снял.
- Если я рас­ска­жу сво­им вер­кам, чем я сей­час зани­ма­лась, меня засме­ют.
- Что смеш­но­го в том, что муж­чи­на и жен­щи­на бесе­ду­ют начи­сто­ту, без лукав­ства? Лунин, скры­вая улыб­ку, тихо лучил­ся, гля­дя, как помрач­нев­шая, хму­рая Эль­за пере­мы­ва­ет чаш­ки, вытря­хи­ва­ет пепель­ни­цу: «Сте­пе­ни», – и опять при­са­жи­ва­ет­ся, берёт сига­ре­ту, вска­ки­ва­ет, спич­ки, спич­ки, спич­ки, что ж они вся­кую сыро­тень стру­га­ют? Зажи­га­ет газ, ах, чёрт, нор­маль­но, ожо­га нет: «Без­опас­но­сти. Сте­пе­ни без­опас­но­сти». Лунин поблед­нел.
«Сте­пе­ни без­опас­но­сти, глу­би­на дове­рия», – уже вски­пел? Саха­ра боль­ше нет, как ты меня нашёл? Суще­ству­ют адрес­ные сто­лы и полез­ные зна­ком­ства. Он как-то стран­но непо­дви­жен, и всё вре­мя пря­чет спи­ну, имен­но пря­чет, имен­но спи­ну, и почти не шелох­нул­ся за весь раз­го­вор, но куда ни отвер­нись – всю­ду его взгляд, до само­го дон­ца, аж сжи­ма­ет­ся всё, и Эль­за локот­ка­ми закры­ва­ет малень­кую лазей­ку под вдо­хом, а в это логов­це уже вкра­ды­ва­ет­ся огнен­ное, зме­и­ное, неот­кло­ни­мое, толь­ко не вслух, ина­че засме­ёт, что за зна­ком­ства?
Сте­пе­ни без­опас­но­сти, понят­но, с ним не нуж­но лов­чить, ни к чему лука­вить, око­пы засы­па­ны, вот чем он хорош, вот чем он кош­ма­рен – его невоз­мож­но преду­га­дать. Это мами­на квар­ти­ра, она в отъ­ез­де, тоже зна­ешь? Что ж за зна­ком­ства у дизай­не­ра? Неуже­ли пре­зи­ден­ту особ­няк про­ек­ти­ро­вал? Одна­ко-одна­ко, и что Гер­ман за новым лау­ре­ат­ством отко­ман­ди­ро­вал­ся? Кто ж за тобой сто­ит? Что за силы за тобой? Не выспро­сишь, не высмот­ришь… Впро­чем, есть убой­ный спо­соб. При­дёт­ся тан­це­вать над забы­тьём. Твоё Нечто — не про­пасть. Твоё Нечто ждёт на обрат­ной сто­роне зари.

…в полной темноте…

- Это ты здо­ро­во при­ду­мал.
- Что – это?
- Вот это. Я нико­гда ни с кем не бесе­до­ва­ла в пол­ной тем­но­те. Я тебя совсем не вижу. Вооб­ще ниче­го не вижу.
- Не страш­но?
- Нисколь­ко. Непри­выч­но, прав­да.
- С чего нач­нём?
- О, Боже! При всех тво­их изящ­но­стях и тон­ко­стях, при всём тво­ём глу­бо­ко­мыс­лии… Ты такой глу­пый ино­гда! И даже не взду­май оби­жать­ся!
- Я не оби­жа­юсь, что ты! Но всё-таки… Поче­му же я глу­пый?
- Пото­му! Пра­виль­но гово­рят – у жен­щин логи­ка сла­бая, а у муж­чин её вооб­ще нет.
- Поче­му?
- Если бы у тебя была логи­ка, ты бы сей­час не спра­ши­вал, поче­му. Ты глу­пый, пото­му что с тобой неваж­но, с чего начи­нать. Любое нача­ло ока­зы­ва­ет­ся пра­виль­ным. Любое нача­ло ока­зы­ва­ет­ся к месту и ко вре­ме­ни.
- Поче­му? Пото­му, что я такой осо­бен­ный, или пото­му, что ты так осо­бен­но себя чув­ству­ешь?
- Сей­час поду­маю… А как мы курить будем?
- Упс! Дей­стви­тель­но – как? Курить-то хочет­ся…
- Со страш­ной силой хочет­ся. А мож­но ещё и тём­ные очки надеть!
- Давай попро­бу­ем… Нет, немно­го не то.
- Поче­му?
- Я хотел, что­бы тем­но­та была абсо­лют­ной. И что­бы мы даже не каса­лись друг дру­га.
- Что­бы не отвле­кать­ся?
- Да. Что­бы вни­ма­ние не при­вя­зы­ва­лось к дру­гим ощу­ще­ни­ям и чув­ствам. Один лишь слух. Одна лишь речь.
- Полу­ча­ет­ся… Вер­нее, не полу­ча­ет­ся, а… Голо­са. То, что внут­ри.
- Я это­го и доби­вал­ся. То, что из глу­би­ны, и ниче­го лиш­не­го.
- А зачем это надо?
- Вот-вот, «надо»!? Дер­жи рав­не­ние, даже целу­ясь. Я не хочу гово­рить с тобой о том, что «надо». Хочу о том, что «есть». Есть в тебе и во мне.
- Раз­ве ты не хочешь знать, «как» я живу? Раз­ве ты не хочешь знать, что мне дей­стви­тель­но надо, а без чего я могу обой­тись?
- Я хочу знать, Что живет у тебя в душе и как Это живёт.
- Лад­но, пусть так. Но ты же не видишь, вол­ну­ет меня наш раз­го­вор или мне всё рав­но, о чём гово­рить, так?
- Вот имен­но. Не вижу и не могу сде­лать ника­ких выво­дов. Толь­ко по инто­на­ции. Толь­ко по голо­су.
- Но инто­на­цию ведь мож­но под­де­лать?
- Мож­но. Но зато сей­час невоз­мож­но под­де­лать взгляд, улыб­ку, жест. Полу­ча­ет­ся, что мы как бы сня­ли мас­ки.
- Ты что же – вправ­ду дума­ешь, что я перед тобой мас­ки­ру­юсь?
- Не совсем да и не совсем нет. Ты ведёшь себя так, как счи­та­ешь нуж­ным вести себя с муж­чи­ной вооб­ще и со мной в част­но­сти. У тебя воз­ни­ка­ют позы­вы сде­лать то-то и то- то, но неко­то­рых вещей ты не дела­ешь, неко­то­рых поступ­ков ты не совер­ша­ешь.
- Отку­да ты зна­ешь?
- Это все­гда так. Чело­век не может быть абсо­лют­но искрен­ним.
- Но сей­час-то мы искренн… ни… ны… Как пра­виль­но ска­зать? Искрен­ны, искрен­ни, искрен­ные, как?
- Выра­жай­ся так, как тебе лег­че выра­жать­ся.
- Нас не под­слу­ши­ва­ют? Кто там ходит?
- Никто. Это ветер. Что ты замол­ча­ла?
- Нет, ниче­го. Мы же сей­час ниче­го не скры­ва­ем друг от дру­га. Ты так и не ска­зал, с кем же ты сей­час гово­ришь – со мной или с кем?
- А ты с кем? Ты, кста­ти, не отве­ти­ла на мой вопрос – я такой осо­бен­ный, или ты себя так осо­бен­но чув­ству­ешь? Со мной, в смыс­ле.
- Я рань­ше спро­си­ла.
- Если по спра­вед­ли­во­сти, то я рань­ше.
- По спра­вед­ли­во­сти? С инте­ре­су­ю­щей тебя жен­щи­ной — по спра­вед­ли­во­сти? С коро­ле­вой снов — по спра­вед­ли­во­сти?! Нель­зя же быть таким… спра­вед­ли­вым во всём.
- А каким же мож­но быть… ммм… с коро­ле­вой снов? Каким же, всё-таки? Что ты мол­чишь?
- Думаю, как это назвать.
- Это так важ­но для люб­ви — быть имен­но каким-то?
- Может быть. Не знаю, каким. Спра­вед­ли­вым тоже надо. Ино­гда.
- То есть, всё-таки, надо быть каким-то?
- Надо быть таким, как надо. Что ты сме­ёшь­ся?
- Полу­ча­ет­ся, у тебя нет чёт­ко­го пред­став­ле­ния о том, каким дол­жен быть иде­аль­ный муж­чи­на. В смыс­ле, иде­аль­ный для тебя. Дол­го­ждан­ный. Твоя вто­рая поло­ви­на, иде­аль­но под­хо­дя­щая тебе. Ты можешь его опи­сать?
- Как я могу Его опи­сать, если Его ещё не было? Его ещё не было в моей жиз­ни. Я наде­юсь, что Он – это ты.
- Нет, ну всё же! С ним мож­но делать всё, что хочет­ся, или при нём мож­но делать всё, что хочет­ся? С ним или при нём?
- А какая раз­ни­ца?
- Огром­ная! Если «с ним», то он цель тво­их жела­ний. Если «при нём», то он сред­ство удо­вле­тво­ре­ния тво­их жела­ний.
- Заме­ча­тель­но!
- Что имен­но?
- То, что мы с тобой можем гово­рить о таких тон­ких мате­ри­ях. Я с тобой как буд­то теряю поч­ву под нога­ми, отры­ва­юсь от зем­ли. Ни с кем так не было.
- Не может быть, что­бы тебе ни с кем не уда­ва­лось пого­во­рить о тон­ких мате­ри­ях.
- С муж­чи­на­ми – нет.
- Прав­да?
- Прав­да.
- Но ты пыта­лась?
- Пыта­лась.
- И что?
- И то. «Доро­гая, не будем терять вре­ме­ни».
- Не теря­ла?
- Не хами! Не забы­вай, где ты меня взял.
- Где же?
- В дикой при­ро­де. В дикой сти­хии. Сре­ди вет­ра, воды, огня и зем­ли. В дикой при­ро­де берут и отда­ют­ся. Что-то берут и за что-то отда­ют­ся.
- Что же имен­но это «что-то»?
- Что-то необ­хо­ди­мое. Что-то цен­ное. Что-то, что нуж­но имен­но сей­час, без чего сей­час никак нель­зя. Мне холод­но. Я сты­ну. Дай огня. Я не вижу огня. Я ниче­го не вижу…
- Вот огонь. Раз­ве это пла­мя гре­ет?
- Я про­си­ла тво­е­го огня. Я про­си­ла твоё серд­це.
- Моё или меня? Цель или сред­ство?
- И то, и дру­гое.
- Ты счи­та­ешь, это воз­мож­но?
- Я не счи­таю. Я верю, что такое может слу­чить­ся.
- Хоро­шо. С этим пока ясно. Теперь… Цель чего? Сред­ство для чего?
- Слу­шай, какая-то стран­ная у нас бесе­да полу­ча­ет­ся. Ты толь­ко спра­ши­ва­ешь. Цель чего, сред­ство чего… Он не будет спра­ши­вать. Он будет всё пони­мать без слов. Подо­жди-ка… Дай мне воды. Я как пере­сох­ла вся. Спа­си­бо. Он не будет спра­ши­вать. Он будет делать.
- И всё, что он будет делать, будет тебя радо­вать?
- Поче­му ты толь­ко спра­ши­ва­ешь? Ты ниче­го не гово­ришь о том, какой долж­на быть твоя Она.
- Я не имею ника­ко­го пред­став­ле­ния о Ней.
- Но ты ведь, навер­ное, меч­тал о какой-то осо­бен­ной жен­щине?
- На-вер-но‑е? Лад­но, пусть так. Я пред­став­лял… У неё нет кон­крет­но­го лица, кон­крет­ных черт. Какой-то тихо сия­ю­щий образ, такой, что я им вос­хи­ща­юсь и уто­паю в этом вос­хи­ще­нии. Если в обли­ке живой жен­щи­ны не про­сту­па­ет этот вот вос­хи­ти­тель­ный Образ, то я и близ­ко к ней не подой­ду.
- А во мне ты этот Образ видишь?
- Вижу. И я рас­спра­ши­ваю тебя, что­бы понять, чего хочешь ты от меня, чего ты ждёшь и на что ты наде­ешь­ся. Что­бы не разо­ча­ро­вать тебя и не разо­ча­ро­вать­ся само­му.
- А зачем спра­ши­вать? Люби меня и будешь счаст­лив!
- И если буду любить веч­но, то буду веч­но счаст­лив?
- Да.
- Ты веришь в веч­ную любовь к одно­му-един­ствен­но­му?
- Верю.
- Так всё-таки… Это я такой осо­бен­ный, что со мной не нуж­но упо­ря­до­чи­вать свои чув­ства и мыс­ли о чув­ствах, такой, что со мной всё мож­но делать в любом поряд­ке или вооб­ще без поряд­ка, или это тебе захо­те­лось изба­вит­ся от поряд­ка, навя­зан­но­го жиз­нью, и со мной ты хочешь вести себя так и толь­ко так?
- Поце­луй меня, Андрей.

…поцелуя не случилось…

Поце­луя не слу­чи­лось. Это­го не слу­чи­лось. «Поче­му?» – вздрог­ну­ла Эль­за, и дыха­ние её сно­ва вда­ли, сно­ва её дыха­ние едва колы­шет цве­ты слов, и лун­ный обо­ро­тень сквозь чашу рес­ниц насто­ро­жен­но сле­дит за пере­ли­ва­ми лепест­ков на поляне дур­ма­на. «Рано. Ещё не сов­па­ло», – кло­ун ты чёр­тов! Что ж ты меня сме­шишь до слёз? Поче­му? Что не сов­па­ло?
Куда не сов­па­ло? Ведь где-то я тебя уже виде­ла – во сне, может быть, сколь­ко тебе лет? «А это важ­но?» – важ­но! Впер­вые всё начи­сто­ту, почти без утай­ки, что знаю о себе, то и слу­шай, как так полу­чи­лось? «Важ­но», – и Эль­за холод­ные руки к горя­щим щекам, – «важ­нее не быва­ет. Мне кажет­ся, мы уже встре­ча­лись когда-то». Да, важ­но, пото­му что с каж­дым днём сия­ние гас­нет, и Гер­ман, вер­нув­шись за пол­ночь, рас­се­ян­но шарит по кастрю­лям и ско­во­род­кам, и часа­ми лопо­чет о сего­дняш­них хими­ка­тах, зав­траш­них лес­ках и поза­вче­раш­них крюч­ках, а у него там лабо­ран­ток – звёзд два­дцать, и аж две сек­ре­тут­ки в белых фар­туч­ках, толь­ко что без бан­ти­ков, толь­ко бы засту­кать, вот ты попля­шешь! «Важ­но. Сок теряю. Все звёз­ды гас­нут, рано или позд­но», – и Эль­за зами­ра­ет над забы­тьём, но пусть тан­цу­ет­ся, пусть! – «С какой-нибудь осле­пи­тель­ной дева­хой ты бы сей­час сто­нал иза­ды­хал­ся, это со мной, ста­руш­кой, мож­но уже толь­ко бесе­ды бесе­до­вать, не вол­ну­ясь и не вспы­хи­вая, так? Что? Что такое? Тебе пло­хо?». «Час-дёт», – щёлк­ну­ло что-то, и Лунин сно­ва выда­вил, рас­тор­мо­шив застыв­шее серд­це: «Прой­дёт, сей­час прой­дёт». Что-то хочет­ся выяс­нить, какая-то загад­ка мая­чит, во всём тво­ём обли­ке что-то, Нечто, и в голо­се, и в поход­ке, скво­зит Нечто, про­сту­па­ет Что-то, и Это надо сде­лать сво­им, ина­че так и будешь вска­ки­вать сре­ди ночи, пугая Гер­ма­на, ина­че так и будешь напи­вать­ся, сры­вая Грюн­ду сро­ки, надо сде­лать сво­им, сво­ей, надо. «Так что не сов­па­ло?» – пере­спро­си­ла Эль­за, взгля­нув на часи­ки. «Что не сов­па­ло?» – про­пе­ла Эль­за, загля­ды­вая в зер­каль­це. «Что», – и рас­сме­я­лись коло­коль­чи­ки. – «Ты такой умный! И вправ­ду – линии собы­тий ещё не сов­па­ли. Не под­хо­дят ни вре­мя, ни место. Настро­е­ния не сов­па­ли. Без усло­вий нет усло­вий». «Про­сто не хочет­ся, что­бы наспех», – смот­ри-ка, хочет всё пол­но­стью, всю меня до дна и без остат­ка! «Ты ещё узна­ешь, что такое опи­ум по име­ни Эль­за», – погро­зи­ла околь­цо­ван­ным паль­чи­ком и выпа­ли в ору­щий город.

…проверка на…

«Неде­ля ноч­ных бде­ний – про­вер­ка на мастер­ство. Толь­ко про­вер­ка. Всё ещё про­вер­ка», – отшу­ме­ло в ушах: Лунин, поник­нув, раз­гля­ды­вал поло­ви­цы – вычис­лял фор­му­лу пар­кет­но­го узо­ра.
«Зря ты, Золу­хин, имен­но так сде­лал», – вздох­ну­ла Лена, гля­дя, как Олег лома­ет сига­ре­ты: при­ку­рит одну, посмот­рит на ого­нёк, и давай утрам­бо­вы­вать в пепел­ку! Чтоб все огни – в пепел, в пыль, нече­го тут, рас­си­я­лись, звез­дюли­ны! – «Оста­вил бы рас­пе­чат­ки ему, хоть на память, что ли…». Олег про­мол­чал, дошлё­пал до каби­не­та, где ссу­ту­лив­ший­ся Лунин – Лунин, уро­нив­ший голо­ву на дро­жа­щие ладо­ни, влип­шие в поли­ров­ку сто­ла – Андрей сле­дил за бес­печ­ным сол­неч­ным зай­чи­ком, пере­ска­ки­ва­ю­щим секунд­ны­ми ско­ка­ми через тре­щи­ны пар­ке­тин. Олег рас­крыл стек­лян­ные створ­ки шка­фа – за ними тес­ни­лись пол­чи­ща дис­ков.
Лунин, в пер­вый раз вой­дя в эту ком­на­ту, охнул: «От-так-так! Толь­ко тако­му оби­лию и зави­дую!»… Золу­хин: «Вый­ти из строя к вру­че­нию!» – выта­щил коро­боч­ку, ухит­рил­ся два мет­ра про­ша­гать мар­шем. – «Дер­жи. В ваших мага­зи­нах не нашёл, при­шлось в Москве зака­зы­вать. Как ты такие жестя­ные мело­дии любишь, не пони­маю! Дер­жи». Лунин улыб­нул­ся: зай­чик при­ла­стил­ся к его ступне – выхва­тил сереб­ри­стую пла­стин­ку и кинул­ся в зал, к музы­каль­но­му цен­тру, заткнуть уши науш­ни­ка­ми, и слы­шать толь­ко угрю­мый, тяжё­лый рокот рыча­щих гитар: «Прах к пра­ху, пепел к пеп­лу, тень во тьму – погре­бе­ние вос­по­ми­на­ний!». После Неё Лунин мог слу­шать толь­ко две мело­дии, при­во­див­шие серд­це в поря­док – эту, и сле­ду­ю­щую в аль­бо­ме: сквозь суро­вый гро­хот выле­та­ли бес­сло­вес­ные жало­бы скри­пок, и арфа уте­ша­ла колы­бель­ны­ми пере­ли­ва­ми – что-то пелось про ука­зу­ю­щую нить, про чув­ство, выво­дя­щее сквозь лаби­ринт разо­ча­ро­ва­ний, про лучик надеж­ды. «Сроу зи майнд зи диз­зап­пойн­те­эа, ту мэйк фиилл­линнь эври уан­де­эа», – без­звуч­но под­пе­вал Андрей, закрыв гла­за, тихо улы­ба­ясь, и видел­ся довер­чи­вый маль­чиш­ка, про­би­ра­ю­щий­ся сквозь реву­щую и виз­жа­щую жизнь, и руко­кры­лый за его спи­ной – гро­мад­ный, засти­ла­ю­щий кры­лья­ми небо, заступ­ник, зор­ко сле­дя­щий за любы­ми чужа­ка­ми – не при­ве­ди Бог кос­нуть­ся наив­но­го маль­чон­ки, впи­ты­ва­ю­ще­го любо­пыт­ны­ми гла­зён­ка­ми крас­ки мира. «Луч, прон­зи­тель­но ясный, ука­жет – любое чудо воз­мож­но», – про­сме­ял­ся Андрей уваль­ню- Оле­гу, застыв­ше­му на поро­ге, и опять спря­тал­ся в мело­дий­ную сказ­ку.
«Толь­ко тако­му оби­лию и зави­дую», – так и ска­зал, пото­му что уже в четы­ре года рас­пе­вал в дет­ском саду рол­лин­гов­скую «Нари­суй это чёр­ным», и, сжав губы и нахму­рив бро­вён­ки, потре­бо­вал, синя­ка­стый, у мате­ри: «Научи меня англий­ско­му! Хочу пес­ню на наш язык пере­ве­сти, а то меня никто не пони­ма­ет, дума­ют – драз­нюсь». С тех пор каж­дый раз, когда заки­па­ли под серд­цем жар­кие вол­ны и гор­ло пере­хва­ты­ва­ло от неждан­ных неудач, – каж­дый раз думал, что луч­ше: ото­рвать отца от газе­ты, мать от пли­ты – или же оку­нуть­ся в
неви­ди­мые вол­ны, где кла­ве­син Поля Мориа умо­ля­ет: «Не гово­ри­те слиш­ком гром­ко о
люб­ви…». Про Нино Рот­та, «Крёст­но­го отца» и Аль Пачи­но семье при­по­ляр­ни­ков в те годы знать не пола­га­лось…
«При­ка­ти­ли!» – Лена кину­лась от окна, а они так и сидят – Андрю­ха, ярост­но шеп­чу­щий:
«По ком кри­чит он – набат, твой набат?! По ком зво­нит он? Трат­та-та-там, трат­та-та- там, набат, твой набат!» – и груз­ный Оле­го­ви­ще, со ста­ка­ном скот­ча в пух­лой ладо­ни, выслу­ши­ва­ю­щий при­глу­шён­ные скре­же­тин­ки, опо­ив­шие Луни­на.

…пепел к пеплу…

В ответ на посту­пок с листов­ка­ми Андрей про­слу­шал пол­но­стью аж три мело­дии. Вот и стих­ло всё. Музы­ки, откол­до­ван­ной кем-то музы­ки – нет. Чело­ве­чьи голо­са – есть.
- Ну, и где дядя? – голо­сок шер­ша­вень­кий, как мышь на цыпоч­ках кра­дёт­ся.
- Ка-кой-ещё-дя-дя? – с оттяж­кой, как смач­ная пощё­чи­на.
- Кото­рый рабо­ту рабо­та­ет, – ехид­ные моло­точ­ки. Кам­не­пад­ный шквал:
- Во-пер­вых, сэр, этот чело­век не дядя, он – наше всё. И ваше – тоже. Он джо­кер, он кро­ет все козы­ри, оста­ва­ясь никем. Наде­юсь, ясно, сэр? Во-вто­рых, имен­но вам он не дядя, Андрей Евге­нье­вич, он вам не род­ствен­ник и не одно­фа­ми­лец, хотя и тёз­ка. В‑третьих, — сви­стит стре­ла, – он нико­му не дядя! В‑четвёртых, – вско­чил Олег и чуть не в лоб воткнул выо­стрен­ный палец, чуть не в лоб оша­ра­шен­но­му смаз­лив­цу…
- Олег, изви­ни, где твой работ­ник? – сник­ший цве­ту­нок перед посе­рев­шей гро­ма­ди­ной.
- В‑четвёртых, он мне не работ­ник, он мне друг! – и Лена, грох­нув кофей­ни­ком, извлек­ла на свет потай­ную улыб­ку, пото­му что ты один такой, един­ствен­ный на све­те Оле­жо­нок!
- Где наш дол­го­ждан­ный друг? – дрог­ну­ла озяб­шая оси­на, и ноги вынес­ли сму­щён­но­го Луни­на на обо­зре­ние при­быв­ше­му.
- Так не быва­ет, – скри­вил губы Андрей Кра­сов­ский, про­мол­чав: «Недо­де­лан­ная копия».
- Не быва­ет слу­чай­ных сов­па­де­ний, – про­бор­мо­тал Олег, вдруг поза­быв, кто из дво­их Андре­ев Андре­евич.
- То ли ещё будет, – скри­вил губы Андрей Лунин, про­мол­чав: «Жаль, конеч­но, что недо­де­ла­ли, смот­рит­ся весь­ма и весь­ма».
- Андреи, может, при­сту­пи­те, нако­нец, к делу? – Лена, как обыч­но, Весо­вая.

ДЕЙСТВИЕ ВОСЬМОЕ.
Чемо­дан­чик с кодо­вым зам­ком.
Коли­че­ство щелч­ков зам­ка к делу отно­ше­ния не име­ет. Пач­ка фото­гра­фий.

КРАСОВСКИЙ (любу­ясь отра­же­ни­ем в под­не­сён­ном кофей­ни­ке): Вот сним­ки одно­го доку­мен­та с раз­ных ракур­сов. Ваша зада­ча – вос­со­здать ори­ги­нал доку­мен­та.
ЛУНИН (ощу­пы­вая пере­ло­ман­ную пере­кур­но­си­цу): Я вижу сним­ки обго­рев­шей ксе­ро­ко­пии.
КРАСОВСКИЙ (любу­ясь отра­же­ни­ем орли­но­го про­фи­ля): Олег уве­ря­ет – вы мастер.
ЗОЛУХИН (сле­дит, как на сига­ре­те истле­ва­ет над­пись «Пар­ла­мент»): Пояс­ни ему про пепел.
КРАСОВСКИЙ (при­под­няв бровь): А…
ЗОЛУХИН (кива­ет нико­му, видя, что чёр­ная над­пись всё же чер­нее почер­нев­шей сига­рет­ной бума­ги): И не акай. Будет мол­чать. Я руча­юсь.
КРАСОВСКИЙ (ищет гла­за в чёр­ных лунин­ских впа­ди­нах): Вто­рая сте­пень сек­рет­но­сти. Про­честь и уни­что­жить. Вот они и пыта­лись сжечь. Это выпис­ки из сче­тов. Кое-какие бан­ков­ские сче­та наших кон­ку­рен­тов. Моих и оле­гов­ских, в смыс­ле, его кан­ди­да­та.
ЛУНИН (чув­ствуя за спи­ной руко­кры­ло­го и при­ка­зы­вая ему поко­ить­ся): Сро­ки? КРАСОВСКИЙ (убе­див­шись, что Лунин уже вычи­тал полу­сго­рев­шие бук­вы на обго­рев­ших листах): Вре­ме­ни нет.
ЗОЛУХИН (помор­щив­шись): Не умни­чай. Он, ко все­му про­че­му, чер­те­жи гото­вит для Грюн­да, для часов­щи­ка это­го.

Кра­сов­ский отки­ды­ва­ет­ся на спин­ку сту­ла, кива­ет, смот­рит, как поблед­нев­ший Лунин под­тя­ги­ва­ет рукав чёр­ной шёл­ко­вой рубаш­ки с золо­ты­ми дра­ко­на­ми – натя­ги­ва­ет обшлаг рука­ва на часы, кото­рые без­оруж­но­му носить опас­но. Лунин, кое-как скрыв под ман­же­том свою гор­дость… Лунин­ский взгляд мед­лен­но вос­хо­дит, и Олег отво­ра­чи­ва­ет­ся, щурит­ся, чер­ты­ха­ет­ся, обсы­пав­шись пеп­лом опять истлев­ших над­пи­сей.

АНДРЕЙ АНДРЕЕВИЧ (руко­кры­лый взле­та­ет и мед­лен­но парит над Оле­гом Алек­се­е­ви­чем):
Так сколь­ко же?
ОЛЕГ (напря­жён­но думая, поче­му един­ствен­ный на све­те Лени­ще не реша­ет­ся стать Золу­хи­ной): Сколь­ко ска­жешь. И… (Выкла­ды­ва­ет аванс.) Арбай­тен!

Андреи рас­хо­дят­ся. Еле­на обни­ма­ет Оле­жон­ка и дол­го-дол­го чита­ет чёр­точ­ки мор­щин на пепель­ном лице. На улыб­ку солн­ца на цыпоч­ках накра­ды­ва­ют­ся тучи. Дождь.

…думай как он…

Дверь в подъ­езд ока­за­лась запер­та. Кодо­вый замок. «Отсту­пать нель­зя. Осту­пать­ся нель­зя.
Тан­цуй, тан­цуй», – паль­цы защёл­ка­ли кноп­ка­ми. Исправ­лять — коро­ле­вы. Ходя­чий пара­докс! Думай как он. Пред­ставь, как он пред­став­ля­ет. Бук­вы, линии, кон­ту­ры, циф­ры, дизайн, дизайн «АЛ». А‑Л, циф­ры, А и Л, циф­ры, часы, один две­на­дцать? Дверь не под­да­лась. «Не может быть! Что­бы я – и не смог­ла?» – она рва­ну­ла руч­ку. Дверь мол­ча­ла. Не сметь отсту­пать. Один две­на­дцать. Один два­дцать четы­ре. Один два один, два четы­ре один. Так с ума сой­ти мож­но. Один шесть? Шесть шесть шесть? Нет, чер­тов­щи­на не прой­дёт, чер­ти- чер­ты-чёр­точ­ки. Вот тебе и точ­ки над «ё». Есть в нём какая-то недо­го­во­рён­ность, что-то он замал­чи­ва­ет, один шажок до пол­ной кар­ти­ны. Один шажок до две­на­дца­ти – и выстро­ит­ся пол­ный Лунин, со все­ми раз­гад­ка­ми, послед­няя двер­ца, шка­тул­ка с сек­ре­та­ми…

Дом нашёл­ся про­сто. Слиш­ком часто Андрей кру­жил у книж­но­го. Эль­за при­ве­ла Витюш­ку катать­ся на элек­тро­ав­то­мо­биль­чи­ке. Вить­ка попы­тал­ся дол­ба­нуть еле тащив­ше­го­ся тол­стяч­ка. Аттрак­ци­он­щик воз­му­тил­ся. При­шлось допла­тить. Эль­за откры­ла сумоч­ку, трях­ну­ла монет­ка­ми, и тут на тебе! В книж­ный втис­нул­ся очка­стый ува­лень. Сле­дом, при­под­няв тём­ные стёк­ла, быст­ро огля­дев­шись, юрк­нул Лунин. «Куда? Пла­тить кто будет?»
- рявк­нул затей­ник. «Что?» – Эль­за оста­но­ви­лась, гля­дя то на пар­ня, пере­хва­тив­ше­го Вить­кин руль, то на вит­ри­ну мага­зи­на. Вер­ка под­толк­ну­ла: «Иди, лад­но, дого­няй сво­е­го нена­гляд­но­го». «Что?» – рыча­ли мотор­чи­ки, шеле­стел фон­тан, дет­ки всё норо­ви­ли сши­бить пла­сти­ко­вые сто­ли­ки. «Стран­ная кар­ти­на», – Эль­за раз­жа­ла непо­слуш­ную ладонь, высы­пав моне­ты. Вокруг пив­ных сто­лов сно­ва­ли малень­кие тарах­тел­ки. Геро­е­гла­зые малы­ши, слов­но сго­во­рив­шись, упор­но ата­ко­ва­ли ноги отцов. Кто-то уже ревел, схло­по­тав по уху. «Мама! За тобой тень тянет­ся!» – на Эль­зу нака­ты­ва­лось шум­ное, рокот­ное. – «Я её раз­дав­лю сей­час!».
«Что ты, сынок!» – тень еле увер­ну­лась. – «Как же я без тени?». «Ты будешь как бело­снеж­ная прин­цес­са! Веч­но моло­дая!» – Витя, здо­ров­ско повер­нув, захо­дил на вто­рую попыт­ку.
«Веч­но. В гро­бу, в белом вен­чи­ке из роз», – Вить­ка тор­моз­нул. Эль­за потре­па­ла вих­ра­стую голо­вён­ку: «Что, напу­гал­ся? То-то. Милый, я тебя остав­лю нена­дол­го?». «Конеч­но!» – про­кри­чал, при­ба­вив газу. – «Толь­ко рас­пла­тись за меня! Рас­пла­тись обя­за­тель­но!
Маму­леч­ка! Тебе из фон­та­на на гла­за попа­ло, кажет­ся!». «Что-что?» – Лунин уже выско­чил, взва­лив на пле­чо пёст­рую короб­ку – «Сору Рареr» – про­бе­жал к выру­лив­шей на тро­туар машине. Какой-то папаш­ка, выру­гав­шись, схва­тил Андрея за пле­чо. Очка­стый под­шлё­пал враз­ва­лоч­ку, под­хва­тил папаш­ку, отста­вил в сто­ро­ну. Чих­нул дымок. Тро­туар опу­стел. Эль­за выско­чи­ла на пере­крё­сток пря­мо перед чёр­ным джи­пом. Води­тель с пере­ко­шен­ным лицом рас­крыл рот, но выкрик­ну­ла-то Эль­за! «За той маши­ной!». «Если за той, то не надо так орать», – зага­доч­но про­мол­вил шофёр. «Отлич­но!» – хлоп­ну­ла по колен­ке Эль­за, уви­дев, как Лунин неспеш­но вхо­дит в арку девя­ти­этаж­ки. «Куда как отлич­но!» – про­сме­ял­ся води­тель,
блес­нув пого­ном. – «Вот Кра­сав­чик пора­ду­ет­ся!». «Что?» – пере­спро­си­ла Эль­за. –
«Сколь­ко?». Денег не взял. Душ­но. На небе ни облач­ка. Голо­ва кру­жи­лась. Мыс­ли не дума­лись. Эль­за, устав гадать, кто кра­сав­чик, сла­бо мах­ну­ла на про­ща­ние воро­нё­но­му авто…

Чего-то не хва­та­ет до пол­ной кар­ти­ны, до пол­но­го Луни­на. Один две­на­дцать? Чёрт- чер­тиль­щик! Точ­ки над «ё»! Стоп. Что? Так начер­та­ние одно и то же! Е и Ё. Раз­ни­ца лишь в точ­ках! Шаг до две­на­дца­ти. А и Л. Один один­на­дцать!
Дверь охну­ла, каш­ля­ну­ла, кряк­ну­ла – код при­нят.

…метаморфозы наречий…

- Доступ к телу воз­об­нов­лён, – про­це­дил Андрей, впу­стив Эль­зу.
- Ты не рад? – она уже сбро­си­ла туфель­ки. Сумоч­ку на крес­ло, с нога­ми на диван. – Про­сто у меня «мяу».
- Наобо­рот, почти счаст­лив. Ещё бы выспать­ся, – оста­но­вил­ся на поро­ге зала. – Ну, и как тебе моё леж­би­ще?

Что сде­лать-то? Чай, кофе? Салат, мясо? Вод­ка, коньяк, вино, шам­пан­ское? Фото­гра­фии, кни­ги, музы­ка? Пере­чень оче­вид­ных нажи­вок.
- Пре­кра­ти, пожа­луй­ста. Не надо ника­ких натуж­ных любез­но­стей. Не хочу. Надо­е­ло. С тобой, в отли­чие от всех осталь­ных, даже в камен­ном меш­ке не соску­чишь­ся. Не надо ниче­го. Я не за этим при­шла, – Эль­за осмот­ре­лась.
Сте­ны – вме­сто обо­ев затя­ну­ты хол­стом. Как огром­ные нена­пи­сан­ные кар­ти­ны в поблёк­ших рамах плин­ту­сов. Окно – тоже в тол­стой золо­чё­ной раме. Стран­ные сте­ны, очень стран­ные – места­ми грун­то­ван­ные, глад­кие, места­ми сквозь ворс тка­ни про­би­ва­ют­ся рост­ки буке­тов.
Кув­шин­ка-люст­ра. Цве­ты – как живые. Толь­ко «как». Глу­бо­кое крес­ло сгла­ты­ва­ет тело, втя­ги­ва­ет в сон. Лёг­кая эта­жер­ка – стой­ки кас­сет и дис­ков. На отрос­ших от сте­ны вет­вях – плос­кое полот­но теле­экра­на.
Эль­за выпорх­ну­ла в кори­дор. Ван­ная — на месте, пол­ный поря­док, сей­час или когда? Вме­сто кафе­ля – листвя­ная леп­ни­на. Как про­дол­го­ва­тое озер­ко в игру­шеч­ном лесу. Напра­во – спаль­ня – запер­та на тяже­лен­ный замок. Нале­во… На поло­ви­ну ком­на­ты раз­мё­та­ны щупаль­ца про­во­дов. По углам – гро­мад­ные колон­ки, чёр­ные зёвы дина­ми­ков. На сте­ны вска­раб­ка­лись цве­та­стые жур­на­лы – раз­ма­хи­ва­ют отки­ну­ты­ми листа­ми, зазы­ва­ют в глян­це­вый, реклам­ный раёк. Опять эта­жер­ки – плот­ная шерен­га. Пол­чи­ща книг. Эль­за усе­лась за ком­пью­тер – взды­ха­ет, мор­га­ет в полу­сне инди­ка­то­ра­ми. На экране пуль­си­ру­ет звез­да – три луча, пово­рот, пол­но­кру­жие, шар, пово­рот, четы­ре луча, целый диск, шар, пово­рот, шесть лучей, три, два­жды два, шесть, звез­да в звез­ду, тень во тьму… «Заво­ра­жи­ва­ет, одна­ко», – стро­ну­ла кла­ви­шу, и застыв­шая коме­та выпла­ви­лась в лицо, и в дру­гое, и ещё одно – Лунин, и кто-то до боли зна­ко­мый – вдруг чисто. На белом поле – кар­та горо­да в цвет­ных кре­сти­ках, и помет­ки: КГ, АК, ОЗ, – и кален­дарь – даты в кру­жоч­ках, при­цел вре­ме­ни.
- Све­жень­кую кра­со­точ­ку высле­жи­ва­ешь? – но Андрей рва­нул шнур.
- Есть! Попа­ла! Сколь­ко их у тебя? – как слад­ко сле­дить за дро­жью его паль­цев, замер­ших над розет­кой… – Так ты не один? Игра­ешь со мной?
Лунин: «Будь по-тво­е­му. Играю. Став­ка – новая жизнь» – втис­нул­ся в окон­ный про­ём. Поплыл слад­кий дымок.
- Нет уж, хва­тит, семей­ным сча­стьем сыта по мат… Ой… Не выспал­ся, гово­ришь? Сколь­ко же сто­ит твоя бес­сон­ная ночь? Мно­го поце­лу­ев навы­иг­ры­вал? Ну, сколь­ко?
- Доро­го сто­ит.
По пра­вую руку, за две­рью – отдель­ный стел­лаж. Эль­за, не при­подвстав с крес­ла, даже не верт­нув­шись, при­под­ня­ла с послед­ней полоч­ки «Крип­то­гра­фи­ку». Лунин, выгля­ды­ва­ю­щий что-то под под­окон­ни­ком, толь­ко тихо вздох­нул:
- Оставь. Непо­свя­щён­ным не понять.
Эль­за рас­ше­ле­ста­ла всё. И крип­то­гра­фию, и образ­цы гар­ни­тур, и про­стран­ствен­ную гео­мет­рию, это ясно, ещё в шко­ле, всю­ду линии, линии бес­цвет­ные, без веса, вку­са и запа­ха, как это мож­но? Как может нра­вить­ся Это тебе, мой лун­ный эльф? Но я хочу знать, чем тыды­шишь, неуже­ли ром­ба­ми, эллип­са­ми, кри­вы­ми, пик­се­ля­ми? Чем-чем? Кур­ва­ми?
Когда послед­ний её сме­шо­нок при­та­ил­ся – надол­го ли? – за позо­ло­тин­кой, мель­ка­ю­щей меж мяг­ких отво­ро­тов сме­хо­вой про­ст­ра… Лунин встрях­нул­ся. Хмель­ное мель­те­ше­ние кра­сок рас­се­я­лось, плос­ко­сти вста­ли на места.
- Кур­вы – кри­вые линии по латы­ни. И груп­па такая есть, Curves.
Язык… Мор­фо­ло­гия… Вол­ки не бле­ют, овцы не воют… Как гово­рят обо­рот­ни? Мета­мор­фо­зы наре­чий выда­ют с голо­вой… Пунк­ту­а­ция… Каж­дой точ­ке на каж­дой плос­ко­сти – про­сти­рать­ся на чёт­ко извест­ном рас­сто­я­нии от дым­ки её рес­ниц. Каж­дой линии – лить­ся в бес­ко­неч­ность, подаль­ше от пере­ли­вов её колен. Даль­ше. Ещё. Вот так. Не сли­ва­ясь, не обви­вая, не при­ни­кая. Это при­каз. Ина­че опять нач­нёт воз­вра­щать­ся Это, Не Име­ю­щее
Име­ни, про­сту­па­ю­щее в сумер­ках сквозь чер­ти­ноч­ки её обли­ка, Это, невы­ра­зи­мое ни в одном из наре­чий… При­каз дан, и при­каз выпол­ня­ет­ся, хотя она, слиш­ком шум­но охнув, воз­вра­ща­ет на место стоп­ку учеб­ни­ков – выс­шая мате­ма­ти­ка, транс­по­ни­ро­ва­ние мат­риц, алго­рит­ми­ка, сплай­ны, мас­си­вы дан­ных, – и неве­со­мо несут­ся каса­ния – по рёб­рыш­кам коро­бок дис­ков, роб­ко дро­жа­щих, про­ся­щих: «Меня! Я – это он!» – и кра­дут­ся кон­чи­ки паль­чи­ков по кореш­кам томов, по вере­ни­це имён, стес­нив­ших­ся пле­чом к пле­чу, что­бы не выдать ноток серд­ца, опу­тан­но­го вена­ми линий и покро­ва­ми кон­ту­ров, но что? Что? Нова­лис – это псев­до­ним, не имя, но огонь­ки на кром­ках ногот­ков уже под­ле­та­ют к при­тих­ше­му серд­цу, и…
- Пугов­ка. Рас­стег­ну­лась. Ну-ка, что тут у нас при­от­кры­ва­ет­ся? Пугов­ка. Смот­ри-ка, тоже с полу­ме­ся­цем!
И отсту­па­ет, так и не тро­нув мерз­ло­ты под вдо­хом, рас­тво­ря­ет­ся в тем­но­те кори­до­ра, теряя очер­та­ния – к ним страш­но даже про­сто при­смат­ри­вать­ся, ведь не дай Бог в пока­чи­ва­нии плеч, в уклю­чин­ках клю­чиц – не дай Бог опять уви­деть в них своё, своё и толь­ко своё, нико­му дру­го­му не при­над­ле­жа­щее – Её, завет­ную, кото­рая про­не­сёт сквозь оди­ночь к желан­ным бере­гам, где радост­но сме­ют­ся, все­го лишь зави­дев друг дру­га – теря­ет очер­та­ния, пока­лы­вая голос­ком…

…сочетание созвездий…

- Кажет­ся, мы хоте­ли пого­во­рить о чело­ве­че­ском, слиш­ком чело­ве­че­ском? — О чём же? — Ну, напри­мер… Что ты наме­рен делать с таки­ми день­жи­ща­ми? — Куп­лю себе хоро­ший инстру­мент. — Ин-стру-мент? До-ло-то? — Хоро­шую маши­ну. — Воль­во? — Очень смеш­но. Хоро­ший ком­пью­тер. Этот мне во вре­мен­ное поль­зо­ва­ние дали. — Хоро­ший инстру­мент доро­го сто­ит, навер­ное? — Очень. — А осталь­ное? — Подар­ки дру­зьям. Семье немно­го. — А осталь­ное? Осталь­ное-то на что потра­тишь? — Кни­ги. Учеб­ни­ки, спра­воч­ни­ки. Ну, и дру­гие тоже… Мне мно­гие кни­ги про­сто поза­рез нуж­ны. — А ещё? — Бума­гу ред­ких сор­тов. — И всё? Полу­ча­ет­ся – инстру­мент, мате­ри­ал, зна­ния. Что­бы зара­бо­тать ещё боль­ше? На что? — Мото­цикл. Тяжё­лый. Пра­ва полу­чу. Зре­ние под­прав­лю. — Стран­но. То инстру­мент, то пра­ва… И куда же ты отпра­вишь­ся на сво­ём тяжё­лом мото­цик­ле? Слу­шать тяжё­лую музы­ку? Пить тяжё­лые напит­ки? — И любить груз­ных жен­щин, и отве­чать на неподъ­ём­ные вопро­сы. Поня­тия не имею, куда я отправ­люсь. В тай­гу. — Я дума­ла, мы в Париж поедем. Ты где? Ты что умолк? — Нет, ниче­го. Кто – мы? — Ты и я. Раз­ве нам нужен кто-то ещё? — А твои дети? — Дети – мои. Со всем сво­им я сама раз­бе­русь. Так мы поедем в Париж? — Зачем? — Поздрав­ляю! Не тебя, себя поздрав­ляю! Вот это при­об­ре­те­ньи­це! Зачем! Где же твоё неиз­мен­ное «поче­му»? — Поче­му? — Сама не знаю. Я хочу ока­зать­ся с тобой где-то, где кра­си­во, лег­ко, без­за­бот­но, радост­но. — Раз­ве так быва­ет? Раз­ве так быва­ет? Что ты мол­чишь? Если хочешь – поло­жи день­ги в банк, мож­но жить на про­цен­ты. — Не хва­тит. — Давай про­сто попро­бу­ем. — Ты серьёз­но? Мы – это серьёз­но? — Я хочу, что­бы нам ста­ло кра­си­во и лег­ко. — Я не жду, когда Что-то наста­нет. Я делаю Это, как умею. — Я тоже. — Я делаю Это, что­бы ста­ло кра­си­во не толь­ко мне. — Раз­ве нам нужен кто-то ещё? Ты – это я. Я – это ты. — А как же твои дети? — Раз­ве мои дети – не я? — Раз­ве твои дети – я? — О чём идёт раз­го­вор? — О снеж­ной лавине по име­ни «Моё». О шлей­фе коме­ты по име­ни «Я». — Раз­ве невоз­мож­но сли­я­ние лун? — Воз­мож­но соче­та­ние созвез­дий. — Раз­ве ты не веришь в любовь? — Я не верю ведь­ма­чьим сказ­кам.

…согласно билету…

В этой жиз­ни слиш­ком мно­гое ста­ло зави­сеть от теле­фон­ных звон­ков. Луни­на уже бесил вне­зап­ный взлай теле­фо­на. К труб­ке при­кос­нул­ся брезг­ли­во, кон­чи­ка­ми паль­цев, и дер­жал на отлё­те, с опас­кой гля­дя на зме­я­щий­ся, вью­щий­ся про­вод.
- Под­ни­ми­тесь ко мне, пожа­луй­ста, Андрей Андре­евич, похва­ли­тесь кра­со­та­ми рисо­ван­ны­ми, – про­пых­тел Мол­ча­лин.
- Шеф, похо­же, с утра уже празд­ну­ет, – сооб­щил Лунин при­тих­шим сорат­ни­кам, и тут же задви­га­лись сту­лья, захло­па­ли двер­цы шкаф­чи­ков, зазве­не­ли рюм­ки.
Празд­ник наме­чал­ся гран­ди­оз­ный – к деся­ти­ле­тию фир­мы при­уро­чи­ли откры­тие ново­го кор­пу­са, мрач­но бли­став­ше­го чёр­ным мра­мо­ром. Мате­ри­ал для отдел­ки Мол­ча­лин выби­рал по сове­ту Луни­на, про­смот­рев добы­тые Андре­ем в Интер­не­те образ­цы. По лунин­ско­му же сове­ту было заду­ма­но реклам­ное дей­ство. С утра подъ­ез­ды к мра­мор­ной «неф­тя­ной башне», как её обо­звал леги­он мол­ча­лин­ских доб­ро­же­ла­те­лей, – с утра подъ­ез­ды к башне запо­ло­ни­ли ино­мар­ки. Все спе­ши­ли занять оче­редь на откры­тие выстав­ки «Тихий час». Спи­сок пер­со­наль­но при­гла­шён­ных не спа­сал охра­ну баш­ни от натис­ка, взя­ток и угроз – все рва­лись посмот­реть на того само­го Кар­ла Грюн­да. Чёрт бы с его часа­ми! Часы купить мож­но, если под­ко­пить, а вот про­брать­ся к Нему… А вдруг удаст­ся сма­нить под свою опе­ку? За утро Мол­ча­ли­на три­жды обе­ща­ли кон­чить, пять раз кля­лись грох­нуть и четы­ре­жды сго­ва­ри­ва­лись сме­стить с долж­но­сти.
- Что тво­рит­ся-то, а? Андрей Андре­евич, виде­ли, виде­ли? – Мол­ча­лин сно­вал вдоль стек­лян­ной сте­ны, изред­ка зами­рая, потя­ги­ва­ясь, встря­хи­вая кисти рук. На баг­ро­вом,
рас­ка­лён­ном лице гла­за бле­сте­ли ледо­вы­ми оскол­ка­ми. Лунин юрк­нул гла­зья­ми по каби­не­ту
- нигде ни еди­ной посу­дин­ки, но воз­дух про­пах.
- Хочу вас отме­тить, – Мол­ча­лин все­л­ся в кожа­ное крес­ли­ще и зашур­шал лист­ка­ми. Лунин
посмот­рел на гор­де­ли­вую осан­ку мол­ча­лин­ско­го сто­ла, и вспом­нил, что пару дней назад порвал об угол сво­ей трам­там­бу­ре­ти­ны послед­нюю обнов­ку.
- Вот. Ни в чём себе не отка­зы­вай­те, – про­тя­нул Мол­ча­лин узень­кий кон­верт с лого­ти­пом лунин­ской отри­сов­ки. Выхва­тил у Андрея пап­ку с новы­ми маке­та­ми реклам и про­спек­тов. При­от­крыл дверь.
Сбе­жав на один этаж, Лунин вскрыл кон­верт. Соскольз­нув на два про­лё­та, ещё раз пере­чи­тал золо­той на чёр­ном штамп соб­ствен­ной рабо­ты: «Нефть-Финан­сы-Капи­тал. Карл Грюнд.
Тихий час». Сел на сту­пень­ку. Когда на лест­ни­це пока­зал­ся хоть кто-то живой, не поже­лав­ший душить­ся в лиф­те, Андрей вне­зап­ной тенью бро­сил­ся живо­му на шею: «Ско­рее! Кон­верт, вот! Там есть внут­ри что-нибудь?». «Карл Грюнд. Тихий час. Повез­ло же вам, юно­ша», – заску­ли­ли сумер­ки, а Лунин пин­ка­ми обби­вал сте­ны без­окон­ной пло­щад­ки. «Э‑э- э, да таких изыс­ков даже Бар­ков не выда­вал, моло­дой чело­век», – кон­верт скольз­нул в кар­ман угрю­мо­му полу­ме­ся­цу, решив­ше­му высчи­тать, не быст­рее ли вер­нуть­ся на зем­лю пря­мо сквозь лест­нич­ный про­лёт.
«С повы­ше­ни­ем, что ли?» – хохот­нул хор, когда Лунин попы­тал­ся прой­ти в ком­пью­тер­ный зал сквозь закры­тую дверь. «Так ты трезв до сих пор?» – изу­ми­лись, загля­нув в кон­верт и тут же ста­ли пред­ла­гать за билет лит­ры зар­плат и кило­мет­ры отпуск­ных. «Тихий ужас», – про­го­во­рил А.А.Лунин, опе­ра­тор ком­пью­тер­но­го отде­ла, деся­тый раз­ряд, не состо­ит, не при­вле­кал­ся, ни али­мен­тов – ни ком­пли­мен­тов, но регу­ляр­но отсы­ла­ет с почты пере­во­ды, куда – неиз­вест­но. «Это дур­ной сон», – повто­рил Андрей после пер­вой рюм­ки. – «Что ни
делай, а часы судь­бы заво­дишь не ты. И даже не Бог. Их заво­дят твои зем­ные началь­ни­ки». Навя­зы­вать даль­ше спирт­ную друж­бу никто не риск­нул. «Фило­со­фу боль­ше не нали­вать», – и побрёл, куда послал­ся, соглас­но вру­чен­но­му биле­ту.

…тихий час…

Сна­ча­ла всех томи­ли перед чёр­ной заколь­цо­ван­ной шир­мой. Пре­стиж обла­сти. Нова­ции и тра­ди­ции, искус­ство и нау­ка, тех­ни­ка и эсте­ти­ка. Часы, счё­ты судеб. Инве­сти­ции. Упа­ла раз­ре­зан­ная лен­точ­ка, свер­ну­лась шир­ма, и вот…
Все уже успе­ли схо­дить к тор­го­вым стел­ла­жам, и теперь неко­то­рые хва­ли­лись потра­чен­ны­ми нуля­ми, и Лунин остал­ся один. Внут­ри баш­ня ока­за­лась колод­цем. Где-то под небом лучи­лась хру­сталь­ная кры­ша-пото­лок. У дна колод­ца круг­лый ствол баш­ни ста­но­вил­ся
квад­рат­ным. На плос­ких камен­ных сте­нах мед­лен­но пере­по­во­ра­чи­ва­лись тяжё­лые колё­са из чёр­но­го же кам­ня, но пово­ра­чи­ва­лись без малей­ше­го шума. Было похо­же на древ­нюю мель­ни­цу. Под лопа­сти само­го глав­но­го коле­са бил из-под зем­ли фон­тан чёр­ной густи­ны, и коле­со сколь­зи­ло вокруг оси. Лунин всё не мог разо­брать­ся, как состав­ле­ны меж­ду собой шестер­ни, и поче­му меха­низм рабо­та­ет так тихо. Не мог, пото­му что сле­дил за глав­ным зре­ли­щем – лот­ки колёс чер­па­ли из фон­та­на тяжесть, и пере­да­ва­ли всё выше, выше, под самое небо, там вспы­хи­ва­ли искры, и вот вниз лете­ла минут­ная кап­ля – в бас­сейн, пол­ный таких же чёр­ных капель, – в бас­сейн, окру­жён­ный стел­ла­ми-над­гро­би­я­ми. Цифр на них выгра­ви­ро­ва­но не было. Но час шестой, конеч­но же, про­ти­во­сто­ял часу полу­ден­но­му, и оба эти моно­ли­та были име­но­ва­ны про­сто «I» – то ли «1», то ли «И». С неба на воду ложи­лась линия луча, как стрел­ка, сколь­зи­ла по тём­ной гла­ди, но каж­дая кап­ля, рух­нув, вол­но­ва­ла отра­же­ние, и часо­вой луч раз­мы­вал­ся. Часо­вой луч дро­бил­ся минут­ны­ми кап­ля­ми. Часы не име­ли зна­че­ния. Важ­ны были кап­ли жиз­нен­но­го сока. Андрей не был вполне уве­рен, что пра­виль­но понял замы­сел масте­ра, пото­му и побрёл на пресс-кон­фе­рен­цию, не пере­ста­вая огля­ды­вать­ся на стран­ный меха­низм, пере­ма­лы­ва­ю­щий вре­мя.

Кон­фе­рен­цию устро­и­ли в про­ни­зан­ном сол­неч­ным вет­ром хол­ле, и от это­го непро­ни­ца­е­мый бала­хон Масте­ра казал­ся ещё вну­ши­тель­ней. Лунин при­стро­ил­ся у две­ри и выгля­ды­вал через голо­вы малень­кий сто­лик и ску­ча­ю­ще­го Кар­ла. Часов­щик кру­тил в руках про­зрач­ный ста­кан
- види­мо, любо­вал­ся рос­сы­пью блё­сток на свер­ка­ю­щих гра­нях. Под огром­ным капю­шо­ном кро­ва­вой тре­щи­ной сочи­лись из тка­не­вой тьмы губы. Боль­ше – ниче­го. «Вре­мя не име­ет зна­че­ния, облик не име­ет зна­че­ния, что он хочет этим ска­зать?» – завол­но­вал­ся Андрей и начал про­тис­ки­вать­ся в перед­ние ряды. Про­стор­ный бала­хон до пят, тон­кие блед­ные паль­цы и кро­ва­вая про­рва губ, вски­пев­шая низ­ким, бар­хат­ным: «Преж­де чем нач­нём, гос­по­да…
Ника­ких съё­мок, ника­ких камер. Делай­те зари­сов­ки, наброс­ки, если хоти­те», – и на мгно­ве­ние выка­зал смеш­ли­вые хру­ста­ли­ки. Лунин вски­нул руку, чёр­ный мастер раз­вер­нул­ся к нему, но:
- Вы – худож­ник с миро­вым име­нем, – вско­чи­ла сре­ди зала.
- Неуже­ли? – при­вста­ла тень. По губам про­ве­я­ли сме­хи.
- Вы – Мастер, – не умол­ка­ла прыт­кая.
- Нако­нец-то! – потёр ладо­ши без­ли­кий. При­бой сме­хов.
- Ваше «Рас­пя­тие Кро­но­са» потряс­ло Вати­кан, – и Лунин: «Да садись же», – мель­ком гля­нул на покрас­нев­шую блок­нот­щи­цу, непре­рыв­но оправ­ляв­шую коро­тень­кое пла­тьи­це.
- Спа­си­бо, но, – из глу­бин бала­хо­на выгля­нул уго­лок кон­вер­та, – пись­мо от Папы я уже полу­чил.
- И вдруг вме­сто того, – вскрик­ну­ла, шарах­нув­шись от подп­ну­то­го сту­ла, – вме­сто того, что­бы рабо­тать над новым шедев­ром, вы дела­е­те сию­ми­нут­ную, но при­быль­ную рабо­ту, не вкла­ды­вая в неё сво­е­го дара, но полу­чая шаль­ные день­ги!
«И‑и-и-и‑и», – затре­пы­хал­ся по залу тря­со­гу­зок сло­ва, не нахо­дя, где при­ткнуть­ся.
- Про­ком­мен­ти­руй­те, пожа­луй­ста, – отче­ка­ни­ла и плав­но опу­сти­лась на трон. Карл, тот самый Карл Грюнд вкли­нил­ся меж­ду ряда­ми, рас­сёк льди­ны сму­щён­ных:
- У вас, я вижу, – она загля­ды­ва­ет пря­мо в навис­ший над ней капю­шон, что там?
- Я вижу по коль­цу на руке – у вас есть семья?
Выстре­ли­ли хлоп­ки. Девуш­ка – Лунин из-за спин так и не смог высмот­реть её лицо:
- Да, у меня есть муж. И что же?
Чело­век-тень отсту­пил. Попри­усел­ся в крес­ли­це, сце­пил почти про­зрач­ные паль­цы:
- Секс по будиль­ни­ку и пред­опла­те. Я спро­сил о люб­ви, вы отве­ти­ли о сек­се. Без ком­мен­та­ри­ев.
Меха­низм хруст­нул. Сме­хи скис­ли.
Никто ниче­го и не спра­ши­вал, шуме­ли толь­ко, обод­ря­ю­ще кивая сме­лой жур­на­ли­сточ­ке, шуме­ли, взле­та­ли чаеч­ные вопли: «Мрач­но!», «Гро­мозд­ко!», «Вычур­но!». Карл почти не раз­мы­кал про­резь рта, почти, один раз толь­ко: «Гос­по­да, о чём идёт речь? О впе­чат­ле­нии, кото­рое про­из­во­дит на вас моя рабо­та, или о каче­стве самой рабо­ты? В кон­це кон­цов – о вас или обо мне? О моей рабо­те или о вашем вос­при­я­тии?» – и вдруг сквозь шторм – густой лун­ный хмель: «Зна­чит, вы рабо­та­е­те, не забо­тясь о том, понра­вит­ся ли кому-нибудь дело ваших рук?». Шторм смолк, шорох блок­но­тов, писк дик­то­фо­нов. «Да, моло­дой чело­век».
«Дела­е­те то, что сами счи­та­е­те нуж­ным?» – выюли­ло из зала. «Дела­е­те то, что счи­та­е­те
непо­вто­ри­мо кра­си­вым? Уже непо­вто­ри­мым?» – это они, сокро­вен­ные лунин­ки, и конеч­но:
«Да». Карл помед­лил, при­ба­вил: «Да, мой моло­дой друг». В зале заво­зи­лись: «Полу­ча­ет­ся, неф­тя­ные часы», – и полу­ме­сяц кро­ва­вых губ кло­нит к зем­ле, – «это же сол­неч­ные часы?», – полу­ме­сяц кри­вит в насмеш­ку, каран­да­ши рвут бума­гу. – «А если солн­це зай­дёт?». Карл кив­нул. «А если пас­мур­но? Если солн­ца не будет мно­го дней?». Преж­де, чем дрог­нул полу­ме­сяц, Лунин, не сво­див­ший глаз с непо­движ­но­го капю­шо­на: «Будет напрас­ное дви­же­ние колёс, напрас­ное кру­же­ние. Будет мерт­вя­щий поток и без­дон­ный коло­дец пусто­го вре­ме­ни. Будут часы немо­ты». «Всё ска­за­но», – тень выплы­ла прочь.

Андрей как замер воз­ле одно­го стен­да, так и сты­дил­ся вспо­ми­нать про свои зара­бот­ки. Зато вспом­нил дру­гое: так ведь и не читал бук­лет-то, не вчи­ты­вал­ся в смысл тек­ста! При­выч­ка – рабо­тать с набо­ром сим­во­лов, с после­до­ва­тель­но­стью зна­ков. Заго­ло­вок, ввод­ное сло­во, внед­рён­ные и выне­сен­ные цита­ты, под­пи­си, ком­мен­та­рии… Про­бе­гал фра­зы гла­за­ми, ухва­ты­вал глав­ную идею, делал эту мысль, этот скры­тый образ пота­ён­ной мыс­ли – делал его оче­вид­ным рисун­ком, выплав­лял в чере­ду линий. Под­бор шриф­тов, цве­та, иллю­стра­ций – и чужое Сло­во уже дыша­ло, искри­лось, им хоте­лось любо­вать­ся. Но Смысл сло­ва… Наут­ро Лунин рабо­тал уже с новым рядом зна­ков, с новым поряд­ком выра­же­ний мыс­ли. В этом была своя пре­лесть: посто­ян­но стал­ки­вать­ся со све­жей ком­би­на­ци­ей сим­во­лов радо­сти и гру­сти, муд­ро­сти и нера­зу­мия, – со све­жей, непо­вто­ри­мой, ещё не затвер­дев­шей в чёт­кой гео­мет­ри­ке, в чекан­ных фор­мах, с веч­но юной Жиз­нью. Но смысл этой теку­чей речи, непре­стан­ной
мело­дии… В бук­ле­те зна­чи­лось:

Вре­мя, стран­ное Вре­мя…
Оно дарит трон жиз­ни новым душам и свер­га­ет отжив­ших – пепел к пеп­лу, прах к пра­ху, тень во тьму – неумо­ли­мо и без­воз­врат­но. Никто не видел источ­ни­ков Вре­ме­ни, но все свя­то уве­ре­ны, что Оно – есть.
Мы, живу­щие, осме­ли­ва­ем­ся изме­рять Его чело­ве­че­ски­ми мер­ка­ми – мы срав­ни­ва­ем, взве­ши­ва­ем и гиб­нем под его тяже­стью. Но что имен­но пыта­ем­ся мы изме­рить? Наши сут­ки – обра­ще­ние Зем­ли вокруг сво­ей оси, вокруг себя самой, пери­од явле­ния сол­неч­но­го лика; наши годы – кру­же­ние Зем­ли, при­ста­ни­ща душ, вокруг Солн­ца, еже­се­кунд­но отправ­ля­ю­ще­го нам вест­ни­ков Сво­ей мощи. С этим пред­став­ле­ни­ем о «вре­ме­ни» рацве­та­ли нау­ка, куль­ту­ра, рели­гия – с ним вырос­ло чело­ве­че­ство. Угас­нет Солн­це: угас­нет жизнь, при­дёт наш срок – исте­чёт наше вре­мя…

МЫ ИЗМЕРЯЕМ ДЛИТЕЛЬНОСТЬ ПРЕБЫВАНИЯ ЧЕЛОВЕКА НА ЗЕМЛЕ…
МЫ ИЗМЕРЯЕМ ДЛИТЕЛЬНОСТЬ ПРЕБЫВАНИЯ СОЛНЕЧНОГО СВЕТА НА ЗЕМЛЕ…

Тай­на? Нет. Тай­на в том, что каж­дый из нас несёт в серд­це оско­лок звез­ды.
Мы тра­тим даро­ван­ный нам Свет, свет Солн­ца и свет серд­ца, на смех и печаль, любовь и нена­висть, скорбь и лико­ва­ние…

ВЫ УВЕРЕНЫ, ЧТО ВЫ – ЖИВЁТЕ?

Вы уве­ре­ны, что вы, дети Солн­ца – бла­го­дар­ные дети?
Настал ли уже ваш час – час полу­ден­ный, когда сила жиз­ни в зени­те, когда ни еди­ной тени
сомне­ний и тре­вог не отбра­сы­ва­ет душа?

ИЛИ ЖЕ ВАША ЖИЗНЬ – ТИХИЙ ЧАС? СОН ВОЛИ, НЕГА ТЕНИ? СКОЛЬКО СВЕТЛОГО ВРЕМЕНИ ПРОЖИТО ВПУСТУЮ?

И на пра­вой стра­нич­ке: мер­ца­ю­щий цифер­блат, под стрел­ка­ми – завих­рён­ное искре­стье, отсчи­ты­ва­ю­щее жизнь по звёзд­ным деле­ни­ям. Модель «Интен­ция», отме­че­на меда­лью Все­мир­но­го инсти­ту­та часо­во­го искус­ства име­ни Хри­сти­а­на Гюй­ген­са. Пояс­ни­тель­ная под­пись: «Интен­цио­метр. Устрой­ство, поз­во­ля­ю­щее срав­ни­вать пери­о­ди­ку обра­ще­ния Зем­ли вокруг Солн­ца, назы­ва­е­мую вре­ме­нем, с био­ло­ги­че­ской актив­но­стью орга­низ­ма чело­ве­ка, обла­да­ю­ще­го дан­ным устрой­ством. Ина­че – устрой­ство для опре­де­ле­ния сте­пе­ни при­спо­соб­ле­ния орга­низ­ма к дви­же­нию Зем­ли сквозь кос­мос. Устрой­ство и прин­цип дей­ствия явля­ют­ся ком­мер­че­ским сек­ре­том, кото­рый охра­ня­ет­ся меж­ду­на­род­ным зако­но­да­тель­ством. Тех­ни­че­ское обслу­жи­ва­ние – толь­ко в сер­вис­ных цен­трах фир­мы «Ваше вре­мя. Грюнд и ком­па­ния».

С еле бью­щим­ся серд­цем Андрей дви­нул­ся в сто­ро­ну стен­да «Интен­ция». Там уже мило­вид­ная деви­ца пояс­ня­ла быко­ло­бо­му: «Они изме­ря­ют ваше внут­рен­нее вре­мя, пони­ма­е­те?». «Как это?» – сипит, кру­тит в бол­то­паль­цах про­зрач­ный футляр. «Ну, ско­рость вашей жиз­ни, вашу соб­ствен­ную ско­рость вашей соб­ствен­ной жиз­ни, если так понят­ней», – у мило­ви­ди­цы рези­но­вая улыб­ка не мнёт­ся – не рвёт­ся – не пре­се­ка­ет­ся. «Ско­рость – понял.
Беру». Андрей с тру­дом обо­гнул пот­ную тушу в мали­но­вом пиджа­ке, мечу­щую на при­ла­вок нуля­стые бумаж­ки. «Чего шата­ешь­ся? Обку­рен­ный, что ли?» – туша дви­га­ну­ла Луни­на в стек­ло. На сред­ней полоч­ке, на уровне глаз, глум­ли­во тика­ло Оно.
Уже уби­ра­ли хруп­кие образ­цы в сафья­но­вых коро­боч­ках от любо­пыт­ных глаз в
непро­гляд­ные сей­фы, как вдруг вскрик. «Пятый стенд, Интен­ция!» – заво­пил охран­ник, а там почти ещё маль­чиш­ка сте­кал по стек­лу, рушил­ся, падал, падал мимо зем­ли, боясь под­нять­ся, боясь ото­рвать­ся, боясь взле­теть. Всё заво­лок­ло бар­ха­том, и Лунин летел минут­ной кап­лей в без­дон­ный коло­дец, Кар­лу в руки. Перед гла­за­ми мая­чи­ло седое облач­ко, оно уплот­ни­лось, сотка­лось в такое зна­ко­мое лицо – нет, не отец, и не отец отца, он не нашей кро­ви, этот Карл, он не наше­го рода, нет, он наше­го… дру­гое Я, зна­ко­мый незна­ко­мец, часы рода, пах­ну­ло наша­ты­рём. Он был, навер­ное, кра­сав­цем в моло­до­сти, этот Карл, а теперь эта ужас­ная
баг­ро­вая рвань по все­му лицу, и в рас­кры­той ладо­ни у него – бес­ци­фер­блат­ные часы, хро­но­метр с содран­ным лицом: щёл­ка­ю­щее, шур­ша­щее, пру­жи­ня­щее – тре­пет вре­ме­ни, при­пля­сы­ва­ю­щий ске­лет вре­ме­ни. «Вы это­го испу­га­лись, мой друг?».

ДЕЙСТВИЕ НОМЕР НОЛЬ.
ЛУНИН (не рас­кры­вая глаз): Я не могу при­нять такой пода­рок.
СВЕТЛЫЙ СТАРИК: Это не пода­рок. Это знак отли­чия, как орден, сим­вол при­над­леж­но­сти к немно­гим.
ЛУНИН (раз­ди­рая веки непо­слуш­ны­ми паль­ца­ми): Я не смо­гу жить с Этим.
ЧЁРНЫЙ МАСТЕР: Про­сто пой­ди навстре­чу Это­му. Или ты ста­нешь хозя­и­ном сво­их стра­хов, или страх всю жизнь будет под­тал­ки­вать тебя. В про­пасть, в коло­дец вре­ме­ни.

…имеют ли подарки цену?..

При­мер­но в нача­ле мая в горо­де ста­но­ви­лось чисто. Эль­за успо­ка­и­ва­лась. Нако­нец-то мож­но не вол­но­вать­ся о наря­дах – наде­вай что хочет­ся, что нра­вит­ся, что есть толь­ко у тебя. Лёг­кие туфли, лёг­кие пла­тья – мож­но быть воз­душ­ной, вет­ре­ной. На каж­дом углу вырас­та­ли
гриб­ни­цы лет­них кафе. Под их зон­ти­ка­ми мож­но пря­тать­ся от паля­щих взгля­дов завист­ниц – мож­но встре­чать­ся в любой точ­ке горо­да. Да, слу­чай­но столк­ну­лись. Дока­жи-ка, Гер­ма­ню­га, что это не так, что Андрей не слу­чай­но занял сто­лик воз­ле тро­туа­ра. Дока­жи, что он имен­но Эль­зу высмат­ри­ва­ет вдоль про­спек­та – Эль­зу, спе­ша­щую с рын­ка через два квар­та­ла, Эль­зу, спе­ша­щую сбро­сить с ладо­ней тяже­лен­ные паке­ты. Дока­жи, что меж­ду ними есть Нечто!
Подо­зре­ва­е­мо, нака­зу­е­мо, но недо­ка­зу­е­мо…
Эль­зу удив­ля­ло его невоз­му­ти­мое спо­кой­ствие – все­гда плот­но сжа­тые узкие губы, камен­ные ску­лы и гла­за – карее на небес­ном, остыв­шее солн­це в холод­ном небе. «Кар­бы­шев», – так она и опи­са­ла его вер­кам, – «веч­ная мерз­ло­та», – и в ответ на удив­лён­ное «Зачем тогда?» лука­во улыб­ну­лась: «Я извле­ку из него поляр­ное сия­ние». Есте­ствен­но, подруж­ки ста­ли доби­вать­ся:
«Зачем? Кому от это­го ста­нет луч­ше – тебе, ему, кому?». Ни после тре­тьей рюм­ки, ни после пер­вой пес­ни Эль­за так и не смог­ла им ниче­го тол­ком объ­яс­нить. Уже кото­рый день под серд­цем пожар, что-то долж­но слу­чить­ся, летят искра­ми мыс­ли: «Андрей, Грюнд, рас­па­де­ние вре­ме­ни при вос­по­ми­на­нии, Грюнд, про­шлое, коро­но­ва­на кра­со­той, Андрей, без­ли­кость, вре­мя и память, судь­ба, рож­де­ние, моло­дость, Андрей». Что-то про­но­сит­ся сквозь память, буд­то с беше­ной ско­ро­стью кру­тят кино­плён­ку, слов­но всё уже было, стоп-кадр, тот же спек­такль с новы­ми актё­ра­ми, маль­чик-ледо­вик, быть холод­ным в моём-то при­сут­ствии! «Я это­го не поз­во­лю», – про­шеп­та­ла сре­ди ночи, бла­го что Гер­ман опять нахи­ми­чил­ся вдрызг, – «не поз­во­лю! Рас­та­ешь как милень­кий!» – и поче­му-то рас­пла­ка­лась… Вско­ре уви­де­ла себя, тан­цу­ю­щую в бутоне крас­но­го цвет­ка, себя, сия­ю­щую оже­ре­лья­ми и коль­ца­ми, и шерен­ги иду­щих мимо ледо­ви­тых мол­чаль­ни­ков, и опять себя, раз­ли­ва­ю­щую вол­ны пла­ме­ни, и сле­дом брыз­ги капель, все пол­чи­ща рас­се­я­лись, рас­тво­ри­лись в радуж­ном тумане, оста­лось одно лицо – нена­вист­ное, дол­го­ждан­ное, и вот она я, тан­цую, несмот­ря ни на что, отвер­гая любую лас­ку, вот я при­ка­зы­ваю – и ты скло­ня­ешь­ся к моим ногам, но поче­му так холод­но? Поче­му так тем­но? Если даже ты повер­жен к моим ногам, то кто обвен­ча­ет меня коро­ной звёзд? Поче­му так пусто? И отку­да эти вол­ны? Отку­да эти кру­пин­ки льда, ско­вы­ва­ю­щие навеч­но, без­воз­врат­но? Эль­за соско­чи­ла с кро­ва­ти, а воды-то уже по щико­лот­ку, мать!
Маль­чиш­ки, подъ­ём! Гер­ман, нас зали­ва­ет! Но от Гер­ма­на оста­лось толь­ко имя, на месте Гер­ма­на хро­по­чет гру­да хры­ку­нов, Гер­ма­ну снят­ся хру­сталь­ные про­бир­ки с пья­ня­щей горе­чью, бес­ко­неч­ные ряды кол­бо­чек, и Гер­ман всё про­бу­ет, про­бу­ет – в какой элик­сир веч­но­го сча­стья? Вот Эль­за, веч­но невы­спав­ша­я­ся Эль­за про­тя­ги­ва­ет руку: «Дай и мне попро­бо­вать, хоть капель­ку!», – но Гер­ман изви­ня­ет­ся и объ­яс­ня­ет, что ведь надо знать твою фор­му­лу, каж­до­му своё, а вдруг не по тво­ей кро­ви состав? И Эль­за вре­за­ла с лёту. Гер­ман, сощу­рив­шись от воз­ник­ше­го све­та, никак не может сооб­ра­зить, какой ещё потоп, и поче­му зева­ю­щие гер­ма­ня­та не жела­ют ему доб­ро­го утра, что? Кого зато­пи­ло? Возь­ми там, в кар­мане, и ни в чём не отка­зы­вай сан­тех­ни­ку. Вто­рой пощё­чи­ны он даже не почув­ство­вал, пото­му что заме­тил – в сон при­ня­ли новую лабо­рант­ку…

«Я уста­ла жить нуд­ной и баналь­ной жиз­нью», – ска­за­ла Эль­за, при­мо­стив паке­ты с буду­щим ужи­ном на сво­бод­ный стул. Один, самый бле­стя­щий, осто­рож­но поло­жи­ла перед собой и всё
погла­жи­ва­ла холод­ный блеск, раз­гла­жи­ва­ла, выгла­жи­ва­ла, чтоб паль­цы не так замет­но дро­жа­ли. Вдо­ба­вок ко все­му маль­чик-ледо­кол не любит пиво!
Лунин обо­жал кислю­щие лимон­ные кок­тей­ли. Эль­за хоте­ла было достать блок­нот, чтоб запи­сать: «Всё креп­кое, всё чрез­мер­ное, очень слад­кое напри­мер, пре­дель­ная насы­щен­ность вку­со­вых тонов», – но Андрей, заме­тив её дви­же­ние, усмех­нул­ся: «Да, пре­де­лы и гра­ни­цы, но полу­то­на я тоже люб­лю. Пали­сандр – очень даже. Если хочешь, могу рас­ска­зать, как из четы­рёх типо­граф­ских кра­сок полу­чить пали­санд­ро­вый отте­нок». Эль­за сму­ти­лась, под­при­че­са­лась быст­рень­ко, пока Лунин про­дол­жал любить кок­тейль. Ещё ему нра­ви­лись горь­ко­ва­тые рас­ска­зы Эль­зы, в кото­рых сквозь вос­тор­ги о пере­жи­том скво­зи­ла тос­ка об утра­чен­ном – эти бес­ко­неч­ные исто­рии об одном и том же: о ресто­ран­ной поре, о шам­пан­ском до утра, о фей­ер­вер­ках юно­сти, – и он в какой раз уже слу­шал, боясь заду­мы­вать­ся поче­му. Он про­ма­ял­ся несколь­ко ночей, напря­жён­но пыта­ясь выгля­деть во тьме – что? Что вкра­лось в его жизнь? Ведь мож­но выяс­нить, что же бли­зит­ся с каж­дым вос­хо­дом Эль­зы, это лег­ко – опять встре­тить­ся на квар­ти­ре Кар­ла, вер­нее, по адре­су квар­ти­ры – адрес, по кото­ро­му никто часов­щи­ка нико­гда не искал, все зна­ют – пер­со­ны тако­го ран­га обре­та­ют­ся в Сос­но­вом Бору, вда­ли от город­ско­го чада, все слив­ки обще­ства – там, хотя Карл ино­гда шутит: «Кому и слив­ки – отстой», – и сосе­дей осо­бо не жалу­ет, раз­ве что к Мол­ча­ли­ну захо­дит раз в месяц – спи­чек стрель­нуть, ну нра­вит­ся ста­ри­ку пове­че­рять при све­чах! Да, дать адрес, сдать­ся без боя? Она охот­ни­ца, эта нем­ка с коша­чьи­ми гла­за­ми, с рысьим изги­бом спин­ки, с тиг­ри­ны­ми лапоч­ка­ми, одним махом вспо­рет душу, нет уж. Надо вычис­лить сна­ча­ла, выло­вить – отку­да эта зве­ри­ность? Поче­му она так отча­ян­но сме­ёт­ся, но гла­за холод­ные? Уме­ет непри­нуж­дён­но сме­ять­ся, но не уме­ет мур­лы­кать впол­го­ло­са, как он дела­ет, да, любит сла­до­сти с кис­лин­кой, с гор­чин­кой, впро­чем, он мало гово­рит о себе, но ниче­го, ско­ро я тебя настиг­ну, усколь­за­ю­щий лед­ник, и вот:
- Я тебе пода­рок хочу сде­лать, – из пакет­но­го блес­ка: из-под кого­точ­ков: выскольз­нул тон­кий порт­фель­чик. Чёр­ная кожа, золо­чё­ные угол­ки. Лунин чуть не под­прыг­нул – шикар­но, ахи-охи, но кто-то мороз­ный внут­ри высчи­тал цену и съяз­вил: «Весь­ма пред­ска­зу­е­мо, если учесть цену тво­е­го подар­ка. Цену? А име­ют ли подар­ки цену?.. А внут­ри, навер­ня­ка, бума­га ред­ких сор­тов руч­ной выдел­ки, доро­гие каран­да­ши, хит­ро­ум­ные линей­ки, фан­та­сти­че­ские руч­ки».
- Это же про­сто фан­та­сти­ка! – про­шеп­тал отта­яв­ший сне­жо­нок, раз­гля­ды­вая пря­мо-таки-ух- ты-какую-то-кос­ми­че­скую руч­ку со мно­же­ством цвет­ных стерж­ней. – А какой пер­га… папи­рус! И с водя­ны­ми зна­ка­ми! Да-да, вот они!
Эль­за дол­го-дол­го любо­ва­лась тан­цу­ю­щим пла­ме­нем зажи­гал­ки – пока Лунин не пере­стал цело­вать­ся с подар­ком.
- Толь­ко у меня к тебе прось­ба, – она огля­де­лась, но за сосед­ни­ми сто­ли­ка­ми люди про­сто уто­ля­ли жаж­ду. – Не трать пока эти листы, ско­ро они нам пона­до­бят­ся.
Ско­ро? Лунин ощу­пал запястье – вот они, мёрт­вые часы.
- Ты хочешь, что­бы я сво­ей кро­вью напи­сал на этом пер… папи­ру­се клят­ву о веч­ной вер­но­сти?
Кто-то, кажет­ся, подал ей выпав­шую из рук сумоч­ку. Кто-то, кажет­ся, под­нёс ей ста­кан ледя­ной воды. Эль­за ста­кан не взя­ла, пото­му что вгля­ды­ва­лась в такое род­ное, такое нена­вист­ное лицо на дру­гом кон­це бес­ко­неч­но­го сто­ла.
- Хочу. Что-что? — пере­спро­си­ла Эль­за у Луни­на, без­звуч­но гово­рив­ше­го с кем-то за её спи­ной, огля­ну­лась, нико­го не было, Лунин посту­чал ног­тем по сво­им ужас­ным костя­ным
часам. – Да, вре­ме­ни нава­лом.
Он опять услы­шал этот рас­сказ о вос­хи­ти­тель­ном чёр­ном кар­тёж­ни­ке, тоже уга­ды­вав­шем её мыс­ли, рас­сказ повто­рял­ся каж­дый раз в новых подроб­но­стях, но Андрей не пода­вал виду, пусть выго­во­рит­ся, и вдруг она:
- Поче­му ты не при­гла­сишь меня в более уют­ное место?
В тени огром­но­го зон­та из пару­си­ны было доволь­но про­хлад­но. Лимон­ный кок­тейль уме­ли сме­ши­вать толь­ко здесь. Сто­ли­ков на пло­ща­ди было доста­точ­но, что­бы не чув­ство­вать за спи­ной чужое дыха­ние, что­бы не вол­но­вать­ся о тайне сво­е­го сме­ха. Побли­зо­сти – три оста­нов­ки раз­ных марш­ру­тов, две сто­ян­ки так­си, в слу­чае чего мож­но скрыть­ся вчи­стую.
- Куда, напри­мер, я тебя при­гла­шу?
Эль­за попы­та­лась вспом­нить, что ей извест­но о леж­би­щах лунин­но­го коти­ка:
- Но ведь есть же у тебя дру­зья?
- Есть один. Без охра­ны из дома не выхо­дит.
- Ого! Тогда не сто­ит.
- Делать это? – Лунин опять спо­ко­ен и бес­све­тен.
- И боль­ше нет дру­зей? – Эль­за спря­та­ла гла­за за тём­ны­ми стёк­ла­ми, пото­му что в Лунине не на что посмот­реть, но вот голос! Луч­ше слу­шать голос из тьмы – обво­ла­ки­ва­ю­щий, сте­лю­щий­ся, как туман: густой, с мел­кой хрип­ло­ва­той измо­ро­сью – голос пья­ня­щий, неку­да спря­тать­ся, он гово­рит одно, а видит­ся дру­гое, поче­му так? Вот он спро­сил «делать это», но спро­сил так, слов­но согла­сил­ся, слов­но отве­тил, что уеди­нять­ся опас­но – сто­ит шаг­нуть к дру­зьям на порог, и дру­зья испу­га­ют­ся насмерть, уви­дев вле­та­ю­щих дра­ко­нов, ледя­ной смерч, вон­за­ю­щий­ся в пла­ме­не­ю­щую печь, поче­му так видит­ся? Соглас­на, соглас­на – «поче­му» важ­но, поче­му, имен­но поче­му?
- Есть Карл, но к нему нель­зя, – Луни­ну пока спе­шить неку­да, пусть рыжая рысь гоня­ет­ся за кон­чи­ком сво­ей при­хо­ти, пусть.
- Поче­му нель­зя? Он жено­не­на­вист­ник? – тан­цов­щи­ца не наме­ре­на боль­ше сры­вать­ся с тро­пин­ки, нет, там кош­ма­ры и хра­пя­щий Гер­ман.
- Он часов­щик, – Лунин, сняв с запя­стья ске­лет хро­но­мет­ра, про­тя­нул, – там резь­ба, дар­ствен­ная над­пись, если не веришь.
Она зака­за­ла три ста­ка­на чистой холод­ной воды. Нет, четы­ре. Пока Лунин отлав­ли­вал офи­ци­ант­ку, Эль­за успе­ла начер­тить на кви­точ­ке счё­та какие-то циф­ры, сама себе не пове­ри­ла: «Сколь­ко, сколь­ко?» – и реши­ла, что при­шла пора пере­клю­чить­ся на воду, отка­зать­ся от сига­рет и запи­сать­ся в бас­сейн.
- Грюнд? Карл Грюнд? – и колен­ка-то у неё чуть выше сто­ли­ка, и на месте-то ей не сидит­ся.
- Он самый, – и Эль­за в запис­ной книж­ке рас­ко­па­ла-таки теле­фо­ны верок, и мель­ком под­гля­ну­ла в кален­да­рик.
- Нет, мы непре­мен­но к нему пой­дём, – одно пле­чи­ко при­под­ня­ла, обло­ко­тив­шись на сто­леш­ни­цу, и щекой к нему при­льну­ла, и с дру­го­го пле­чи­ка тихо соскаль­зы­ва­ет, соскальз… ой! Почти слу­чай­но полу­чи­лось.
- Никто нику­да не пой­дёт.
Лунин, конеч­но, заре­кал­ся дого­нять жен­щин, но таких подар­ков ему никто не делал.
Есте­ствен­но, такие кра­са­ви­цы трол­лей­бус штур­мом не берут, но к так­си она тоже не свер­ну­ла. На тре­тьем пере­крёст­ке, по сча­стью, крас­ный све­то­фор, и Лунин успел про­ве­ять, что она – неве­ста вести о надеж­де, наре­чён­ная с засне­жен­ной улыб­кой, коро­ле­ва лилий, а Карл про­сто рабо­та­ет с утра до вече­ра, и даже он, лич­ный сек­ре­тарь, при­ез­жа­ет к Масте­ру
толь­ко для помо­щи в раз­ра­бот­ке ново­го про­ек­та. Зелё­но­го све­та дожи­дать­ся не стал. Эль­за, как назло, тоже не име­ла при­выч­ки дого­нять разъ­ярён­ных дизай­не­ров, но успе­ла, в свою оче­редь, выкрик­нуть вдо­гон­ку день, час и адрес Веры-цве­точ­ни­цы.

Гер­ман весь вечер любо­пыт­ство­вал, чему Эль­за так рада, что за ожив­ле­ние такое, но после зака­та о каверз­ных вопро­сах забыл, а бли­же к рас­све­ту Эль­за выдох­ну­ла: «Вот так, милый! Знай, как надо любить!». Гер­ма­ну – счаст­ли­вые сны, Эль­зе – вре­мя до вос­хо­да: обе­жать ноч­ные так­со­фо­ны, обзво­нить подруг, готовь­тесь, ско­ро Это слу­чит­ся.

…вечера…

Карл и вправ­ду рабо­тал с утра до вече­ра. Когда уста­ва­ли гла­за, когда начи­на­ло кло­нить в сон, когда паль­цы уже про­ма­хи­ва­лись мимо кла­виш – Андрей вспо­ми­нал, как вось­ми­де­ся­ти­лет­ний часов­щик состра­и­ва­ет кро­хот­ные коле­си­ки: безо вся­ких уве­ли­чи­тель­ных стё­кол, твёр­дой рукой – и ниче­го ведь! Андрей встря­хи­вал­ся, пару сига­рет, пару чашек кофе – и готов оче­ред­ной сверх­сроч­ный заказ. Пару раз Мол­ча­лин вызы­вал заспан­но­го ком­пью­тер­щи­ка «на ковёр», тихо бур­чал, что нель­зя так увёр­сты­вать­ся. Лунин в ответ выдав­ли­вал сквозь напол­за­ю­щую дрё­му: «День­ги – черес­чур цен­ная вещь. Что­бы они не доста­лись вра­гам, надо быст­ро зара­бо­тать себе всё». Мол­ча­лин мор­щил­ся, наме­кал, что всех денег не зара­бо­та­ешь, что спя­щие работ­ни­ки нико­му не нуж­ны, даже если они чем­пи­о­ны ско­рост­но­го сна, и после сто пято­го веж­ли­во­го уве­ща­ния запре­тил Андрею Андре­еви­чу Луни­ну про­во­дить ночи напро­лёт на рабо­чем месте. Вах­та и охра­на, в отли­чие от бес­ша­баш­но­го шабаш­ни­ка Луни­на, люби­ли спать спо­кой­но. Карл и не взду­мал печа­лить­ся за Андрея:
- У меня в горо­де квар­ти­ра пусту­ет. Денег на тех­ни­ку выде­лю, – и замол­чал, гля­дя, как тяжё­лое солн­це отча­ян­но упи­ра­ет­ся, не желая соскаль­зы­вать в угрю­мую чашу сосен, как Лунин, отка­зы­ва­ясь засы­пать, скло­ня­ет­ся к кост­ри­щу.
Андрей пого­во­рил с огнём, тихо выдох­нул тай­ное сло­во – и пла­мя при­обод­ри­лось, зады­ша­ло. Кост­ро­вые вече­ра понра­ви­лись оди­но­ко­му пред­смерт­ни­ку сра­зу, со дня выстав­ки в башне, когда этот блед­ный, застен­чи­вый маль­чиш­ка при­нял при­гла­ше­ние на ужин. А скрыт­ный паца­ню­га сра­зу, конеч­но, начал хохо­тать – сра­зу, как толь­ко под­нял­ся по рез­но­му крыль­цу, усе­ян­но­му весь­ма изящ­ны­ми сва­сти­ка­ми, в при­хо­жую, где жалоб­но мер­цал инди­ка­то­ра­ми сло­ман­ный факс. Хохо­тал, отво­ра­чи­ва­ясь от хозя­и­на, когда почи­нил аппа­рат и обна­ру­жил в госте­вой дох­лый прин­тер. Вос­кре­сил, конеч­но, и: «А на чер­да­ке, навер­ное, сер­вак шур­шит?». Успо­ко­ил­ся толь­ко после пер­вой рюм­ки яблоч­но­го шнап­са, но бурк­нул что-то напо­сле­док про тщет­ную любез­ность. В саду весе­ли­лись уже вме­сте. Грюнд пред­ло­жил рас­по­ло­жить стол и пле­тё­ные крес­ла под ябло­ней. Лунин уточ­нил – непре­мен­но под ябло­ней! Ибо могу­чая при­ро­да пол­на чудес и неот­кры­тых зако­нов. Карл пред­ло­жил попы­тать сча­стья под череш­ней. Андрею взбре­ло дёр­нуть чёр­та за усы под мали­ной. Сошлись на том, что роль зем­ля­ни­ки в исто­рии нау­ки и тех­ни­ки неоправ­дан­но зани­же­на. Забор был доста­точ­но кре­пок и высок, по како­вой при­чине сосе­ди почёт­но­го граж­да­ни­на так и не выяс­ни­ли, кто всю ночь тре­во­жил хохо­том вза­хлёб их при­ви­ле­ги­ро­ван­ный сон. Охра­на посёл­ка утвер­жда­ла, что после полу­но­чи какие-то манья­ки в коли­че­стве двух чело­век в одеж­де сред­не­ве­ко­вых то ли мона­хов, то ли кол­ду­нов, чёрт их раз­бе­рёт, манья­ков-то – они, каа­аро­че, с топо­ром ушли в сос­но­вый бор, из кото­ро­го не вер­ну­лись, но потом во дво­ре у Грюн­да до утра полы­ха­ло пла­мя, а ста­рик, не откры­вая калит­ку, ска­зал, что нор­маль­но всё, а видеть нико­го боль­ше не виде­ли. Насчёт топо­ра не совра­ли, так и было, но он не при­го­дил­ся. Ста­рик ходил за маль­чиш­кой по пятам, пря­мо с бес­силь­ным топо­ром, не рискуя при­бли­жать­ся к это­му лун­но­му эль­фу, и с ужа­сом смот­рел, как кол­ду­нок кла­ня­ет­ся каж­до­му дере­ву, про­сит отдать сво­их детей в Свя­ти­ли­ще Огня, Отцу наше­му на веч­ную под­мо­гу, Отцу наше­му, Все­лен­ско­му Све­ту отпу­сти­те бра­тьев моих на радость, – и дере­вья, не всхруст­нув, мол­ча отда­ва­ли вет­ви… Наут­ро при­был сроч­но вызван­ный юрист, Карл офор­мил пару бумаг, пока­зал Андрю­хе мастер­скую, и в тот же день Кра­сов­ско­му на стол поло­жи­ли копию счё­та – А.А.Лунин, лич­ный сек­ре­тарь К.М. Грюн­да, озо­ло­тил ком­па­нию «Ком­пью­мех», ску­пив самую мощ­ную тех­ни­ку. В тот же вечер Кра­сов­ско­му – ага, позво­ни­ли, мяг­ко гово­ря – меха­ни­че­ский голо­со­и­ми­та­тор отщёл­кал: «Кра­сав­чик, это я, отклю­чи от часов­щи­ка все жуч­ки. Паца­на не тронь». Андрей Евге­нье­вич ста­ра­тель­но уба­ю­кал труб­ку. На вечер­нем отчё­те корот­ко рас­по­ря­дил­ся, ста­ра­ясь нико­му не гля­деть в гла­за: «По часам – пол­ный отбой».
Кар­лу понра­ви­лись кост­ро­вые вос­крес­ные вече­ра. Понра­ви­лись настоль­ко, что он даже раз­ре­шил Андрею пере­вез­ти в город кол­лек­цию ману­скрип­тов с тол­ко­ва­ни­ем мисти­че­ской сим­во­ли­ки. И день­ги на ещё один ком­плект тех­ни­ки нашёл – поста­ви­ли в горо­де, и каж­дую суб­бо­ту утром Андрей при­во­зил гото­вые чер­те­жи. Перед этим при­шлось, прав­да, всю зиму пере­во­дить с бума­ги в элек­трон­ный фор­мат эски­зы отдель­ных дета­лей и гото­вых бло­ков, но теперь по выход­ным Карл мог поз­во­лить себе про­сто выска­зы­вать мыс­ли вслух. Так и рабо­та­ли: Карл про­сил пока­зать ему рабо­ту узла в дви­же­нии – пожа­луй­ста, рисо­ван­ные шестер­ни ожи­ва­ли. Про­сил пере­счи­тать зано­во заум­ные харак­те­ри­сти­ки: сцеп­ле­ние, сте­пень веро­ят­но­сти резо­нан­са – гото­во. Оста­ва­лось толь­ко доду­мать саму гра­фи­че­скую ком­по­зи­цию, соче­та­ние сим­во­лов, тут нель­зя было допу­стить ника­кой про­маш­ки, ника­кой сво­бод­ной фан­та­зии, и Карл вни­ма­тель­но сле­дил, как Андрей выби­ра­ет един­ствен­но пра­виль­ные зна­ки, как осто­рож­но про­бу­ет соби­рать в еди­ный гра­фи­че­ский моно­лит сим­во­лы Зем­ли, Огня, Воды и Воз­ду­ха. Карл пред­ло­жил ском­би­ни­ро­вать две­на­дцать зна­ков Зоди­а­ка. Пред­ло­жил ещё раз. Ну, и ещё разок не грех попро­сить. Андрей оша­ле­ло уста­вил­ся на Масте­ра: «Вот тебе и да! Мы сим­вол глу­бин­ных сло­ев чело­ве­че­ской души пыта­ем­ся в дви­же­ние при­ве­сти, или сим­вол галак­ти­ки?». Карл раз­гля­ды­вал, что у Андрея напи­са­но на лбу до тех пор, пока Лунин не отвёл гла­за. Весь замы­сел был слиш­ком серьёз­ным, что­бы поз­во­лять Андрею рас­сре­до­то­чи­вать­ся, а уж тем более – впу­ты­вать­ся в рис­ко­ван­ные исто­рии с чужи­ми жёна­ми, и Мастер нахму­рил­ся, услы­шав про «тоже нем­ку»: «У неё дети есть?».
«Двое. По часо­вой будем вра­щать, или про­тив?» – не повер­нул­ся от экра­на Лунин. «Раз­ве она хочет ещё одно­го ребён­ка?» – и Андрей пере­дёр­нул пле­ча­ми: «Хва­тит на сего­дня. Я что-то слиш­ком устал. До зав­тра», – и вышел, несклад­ная худо­ба, хотя води­тель дол­жен был явить­ся лишь к вече­ру.

…как ты понял, что любишь ее?..

- Как ты понял, что любишь её? — Я видел эту девуш­ку во сне. — Она – девуш­ка? — Она – жен­щи­на. — Она уже рож­да­ла новую жизнь? — Она все­гда гото­ва к рож­де­нию. Она все­гда гото­ва рож­дать. Она все­гда гото­ва родить­ся. — Она – девоч­ка? — У неё нет воз­рас­та. — Ты видел имен­но эту девуш­ку? — У неё нет име­ни. — Как ты узнал её? — Мы виде­лись недав­но. — Уви­де­лись и рас­ста­лись? — Мы не можем рас­стать­ся. — Вы – одно? — Все­гда я и все­гда моя. — У неё было лицо этой девуш­ки? — Она была она. — Ты уви­дел её. Что сде­лал ты? Что сде­ла­ла она? — Кап­ли сер­дец стек­лись в золо­ти­стый ручей. — Вы тек­ли? — Мы рас­тво­ри­ли озё­ра сер­дец. Мы ста­ли сол­неч­ным морем. Мы сто­я­ли перед зер­ка­лом. — Ты видел её лицо? — Я видел себя. — Ты узнал в отра­же­нии своё лицо? — На моё лицо лучи­лась капель её люб­ви. — Ты был ею? — Я был я. — Ты видел, как вы люби­те друг дру­га? — Я видел, как я люб­лю. — Видел, как ты любишь её? — Я видел лучи, вла­га­ю­щие в море мер­ца­ю­щие искры. — Девуш­ка, кото­рую ты видел – твоя воз­люб­лен­ная? — Ино­гда я вижу её. — Кто твои воз­люб­лен­ные? — Каж­дая из них – образ и подо­бие Её. — Ты любишь свою мать? — Да. — Ты любишь свою дочь? — Её нет. — Но если была бы? — Да. — Мать и дочь – твои воз­люб­лен­ные? — Нет. — Она – люби­мая жен­щи­на? — Да. — Она – твоя мать? Она – твоя дочь? — Ино­гда Она при­ни­ма­ет их облик. Она – искус­ни­ца обли­чий. — Иску­си­тель­ни­ца? — Ино­гда. — Она при­хо­дит как мать. Зачем? — Сбе­речь и сохра­нить. — Она явля­ет­ся как дочь. Зачем? — Про­сить о спа­се­нии. — Она ста­но­вит­ся иску­си­тель­ни­цей. Зачем? Зачем? Зачем? — Она не вино­ва­та. — Поче­му? — Её при­сы­ла­ют. — Кто? Кто при­сы­ла­ет? Кто при­сы­ла­ет иску­си­тель­ни­цу? — То, что сто­ит у неё за спи­ной. — Что ты дела­ешь с иску­си­тель­ни­цей? — Мы дела­ем вме­сте. — Что дела­ют иску­ша­ю­щая вме­сте с иску­шён­ным? — Ста­но­вим­ся буто­ном чёр­но­го мака. — Нали­ва­е­тесь соком? — Сок исте­ка­ет. — Чёр­ный бутон исте­ка­ет пья­ня­щим соком? — Моим соком. — Тво­ей мглой? — Моим семе­нем. — Ты рож­да­ешь пеле­ну цве­тов? — Я уто­паю в море мгли­стых цвет­ков. — Пото­ки мглы исто­ча­ют цвет­ки? — То, что сто­ит у неё за спи­ной. — Тебя оку­ты­ва­ют лепест­ки лиц? — Я погру­жа­юсь в без­ли­кую тьму. — Перед гла­за­ми сто­ит то, что тем­но и без­ли­ко? — Пере­до мной тан­цу­ет она, раз­мы­кая без­дну губ. — Тебя целу­ет то, что без­ли­ко? — То, что тем­но, сто­ит у меня за спи­ной. — Оно учит вас тан­цу стра­сти? — Оно погло­ща­ет наш танец. — Ваш танец кра­сив? — Оно засти­ла­ет гла­за. — Солн­це, взгля­ни на них! — Он, Она и Оно спле­та­ют­ся в тан­це. — Ты – Солн­це? — Я – сол­неч­ная река. — Он – берег реки? — Он – мой род­ник. — Она – сол­неч­ное море? — Она – туман на моих бере­гах. — Чего ты хочешь от девуш­ки, кото­рую ты видел? — Пусть её серд­це ста­нет устьем сол­неч­ной реки.

…часовой лабиринт…

На посту, на выез­де из посёл­ка, его задер­жа­ли. После пер­во­го окри­ка: «Стой!» – Лунин всё ещё шёл, тяже­ло дыша, видя толь­ко галеч­ник тро­пин­ки. После вто­ро­го воп­ля огля­дел
глад­кую, чуть не шёл­ко­вую, лен­ту доро­ги, мач­ты кора­бель­ных сосен, улыб­нул­ся пере­пу­ган­ной бел­ке, замер­шей на вет­ви, рею­щей над дорож­кой, и толь­ко после ляз­га затво­ра обер­нул­ся. Из буд­ки выско­чил моло­день­кий сол­да­тик и встал перед шлаг­бау­мом, широ­ко рас­ста­вив ноги. К посту бежал офи­цер, при­дер­жи­вая короб­ча­тую фураж­ку, отча­ян­но что-то выкри­ки­вая. Лунин при­ки­нул, сколь­ко раз пере­ста­вит ноги арме­ец, не Карл Лью­ис и не Ален Прост, подо­шёл к кара­уль­но­му и нароч­но рас­крыл пас­порт на гра­фе «Воин­ская обя­зан­ность».
«Жаль, что это не иппо­дром», – съехид­ни­чал потай­ной Лунин, – «надо было став­ку сде­лать», – офи­цер одним махом взял поло­са­тую пере­кла­ди­ну, кара­уль­ный полу­чил под­за­тыль­ник, новое мате­рин­ство и спря­тал­ся в сто­рож­ке, сце­пив зубы и сощу­рив гла­за.
«Как про­сто вас вычис­лить», – сплю­нул потай­ной Лунин, – «теперь три дня будет злоб­ство­вать: слу­жи­вый за неслу­жив­ше­го по мор­де полу­чил».
Да, офи­цер изви­нял­ся, да, охран­ник выпол­ня­ет поря­док Уста­ва, да, конеч­но, фото на про­пуск при­не­су, да, таков поря­док, все собы­тия долж­ны про­ис­хо­дить в стро­го опре­де­лён­ном поряд­ке, но вот вопрос – кто уста­нав­ли­ва­ет этот поря­док и с какой ста­ти я дол­жен при­ни­мать его как един­ствен­но вер­ный? Да, конеч­но, и гра­фик при­бы­тия фур­го­на с мате­ри­а­ла­ми и устрой­ства­ми для ново­го про­ек­та я тоже сооб­щу, а суть про­ек­та – нет, это не моя тай­на, я не могу сооб­щить, над чем мы рабо­та­ем, нет.
Когда посё­лок остал­ся дале­ко поза­ди, когда скры­лись из виду посто­вые, он быст­ро свер­нул с тро­пин­ки в чащу и пошёл на зов. Ни одно дере­во не осме­ли­лось пре­гра­дить доро­гу. Тре­пет зова нарас­тал. Когда зву­ча­ние в серд­це радост­но смолк­ло, Лунин лёг на рас­про­стёр­тую хвою, сухую, дур­ма­ня­щую, и смот­рел, как строй­ные стре­лы ство­лов гото­вят­ся взмыть к обла­кам.
Он ложил­ся в эту постель, к неж­ным хво­ин­кам, ред­ко.
Это место было, похо­же, един­ствен­ным на зем­ле местом, где про­шлое и насто­я­щее не
мыс­ли­лось, не чув­ство­ва­лось, но пере­жи­ва­лось цели­ком, как оно слу­чи­лось одна­жды. Всё воз­вра­ща­лось, всё всплы­ва­ло под века­ми – шко­ла, класс с физи­ко-мате­ма­ти­че­ским укло­ном, аргу­мен­ты функ­ций, услов­но­сти сло­вес­но­сти, био­ло­гия и ана­то­мия, и тот сумрач­ный день, когда вме­сто рас­ска­зов о мясе, костях и желе­зах услы­ша­ли от дирек­то­ра, исто­ри­ка, об инсай­те, молит­вах и меди­та­ци­ях. Была музы­ка, плы­ву­щая, затоп­ля­ю­щая, тяну­щая в глу­би­ну, и роко­чу­щий голос, зову­щий мимо лун к ещё неве­до­мым солн­цам, и Лунин почти уже вышел на орби­ту, но лучи­стое облач­ко осле­пи­ло, про­зве­не­ло: «Нель­зя! Тебе к нам нель­зя!» – очнул­ся, а вокруг: оди­на­ко­во бла­жен­ные улыб­ки, губы, шеп­чу­щие одно и то же сло­во – и горь­кое недо­уме­ние: «Поче­му имен­но мне – нель­зя? Поче­му я такой – один?» – и, слов­но при­го­вор: «Зна­чит, ты что-то сде­лал не в том поряд­ке».
Школь­ная фор­ма, рас­пи­са­ние заня­тий, рас­по­ря­док дня, смот­ры-кон­кур­сы и постро­е­ния в колон­ну по два – всё это было важ­но, всё это было надо, но кому? Ста­рые пла­стин­ки истёр­лись, про­пал в про­шлом род­ной север­ный город, где за шко­лой вырас­тал бес­ко­неч­ный
забор с выш­ка­ми пуле­мёт­чи­ков – там жили люди, нару­шив­шие поря­док, заве­дён­ный кем-то самым стар­шим, – да, забор был, но даже он, вось­ми­лет­ний, до полу­но­чи мог гулять по город­ку спо­кой­но, здо­ро­ва­ясь с каж­дым встреч­ным – в лютом моро­зе есть один поря­док: поря­док пыла­ю­ще­го серд­ца, поря­док тёп­ло­го сло­ва… Да, мно­гое исче­за­ло, про­ва­ли­ва­лось в без­дну памя­ти, но оста­ва­лась жаж­да. Оста­ва­лась и креп­ла. Жаж­да узнать послед­нее
«поче­му». Жаж­да услы­шать мело­дию мело­дий. После инсти­ту­та, после пяти лет лек­ций, на кото­рых виде­лись осо­бен­но чудес­ные сны, ему дали два меся­ца, что­бы успеть побрить­ся наго­ло. Он устро­ил­ся тех­ни­че­ским выпус­ка­ю­щим в неф­тя­ной жур­нал и до явки на сбор­ный пункт успел сде­лать две­на­дцать рей­сов в сто­ли­цу, отку­да воз­вра­щал­ся с тира­жом и зату­ма­нен­ной от бес­сон­ни­цы голо­вой. В рей­сах с него спа­ли цвет, вес, а так­же послед­ние иллю­зии, почём хлеб с мас­лом в этой жиз­ни. Пред­се­да­тель при­зыв­ной комис­сии, пере­смот­рев лич­ное дело при­зыв­ни­ка А.А.Лунина (рост, вес, раз­мер сапог): «Уже рабо­та­е­те? Кем? Пуга­лом в Бухен­валь­де?» – и боль­ше армия о нём не пла­ка­ла.
«Поче­му вы регу­ляр­но нару­ша­е­те долж­ност­ные и тех­но­ло­ги­че­ские инструк­ции, гос­по­дин выпус­ка­ю­щий?» – спро­сил его одна­жды Мол­ча­лин, пере­ли­сты­вая жур­нал и удив­ля­ясь
каж­дой стра­ни­це. – «Вы нару­ша­е­те сло­жив­ший­ся поря­док рабо­ты». Лунин кое-как спра­вил­ся с заки­пев­шей дро­жью: «На место поряд­ка наси­лия и при­ка­зов я став­лю поря­док кра­со­ты и лич­но­го пред­ви­де­ния». Мол­ча­лин срав­нил долу­нин­ское и при­лу­нин­ское каче­ство печа­ти, и:
«В таком слу­чае, я пред­ла­гаю, имен­но пред­ла­гаю вам новое рабо­чее место». Андрей так и ска­зал Кар­лу в пер­вый кост­ро­вой вечер: «Что­бы чего-то добить­ся, при­хо­дит­ся взла­мы­вать суще­ству­ю­щий поря­док отно­ше­ний». «Зачем?» – спро­сил Карл, раз­гля­ды­вая сло­жив­ше­е­ся на сего­дня соче­та­ние созвез­дий. – «Ради само­утвер­жде­ния?». «Заме­ча­тель­но!» – Андрей чуть не про­ткнул ладонь шам­пу­ром. – «Вот от кого не ожи­дал! А раз­ве мож­но утвер­ждать не само­го себя? Бред это!». Карл пере­счи­тал ком­би­на­цию звёзд­ных эклип­тик и решил, что всё
скла­ды­ва­ет­ся слиш­ком удач­но, что­бы терять тако­го спо­движ­ни­ка. «Каж­дый из нас», – Андрей не дождал­ся, пока Карл соиз­во­лит рас­крыть­ся, – «пред­став­ля­ет собой галак­ти­ку,
звёзд­ную систе­му, созвез­дие жела­ний и спо­соб­но­стей к их осу­ществ­ле­нию», – ста­рик про­сто слу­шал, – «и утвер­жда­ет сво­и­ми поступ­ка­ми не мифи­че­ско­го «само­го себя», а поря­док сво­е­го внут­рен­не­го устро­е­ния, свою звёзд­ную кар­ту, и пыта­ет­ся пере­стро­ить марш­ру­ты дви­же­ния спут­ни­ков жиз­ни по сво­е­му подо­бию. Это не воля к вла­сти, это воля к осу­ществ­ле­нию
опре­де­лен­но­го поряд­ка». «Напри­мер», – бла­жен­но сощу­рил­ся часов­щик: слиш­ком при­ят­но смот­реть на свою мало­воз­раст­ную копию, – «напри­мер», – про­мур­лы­кал дрях­ле­ю­щий лев, пред­став­ляя, как солн­це отсчи­ты­ва­ет секун­ды сво­ей систе­ме, как серд­це отсчи­ты­ва­ет
пре­де­лы жела­ни­ям. «Напри­мер», – Андрей посмот­рел, как вспы­хи­ва­ет огнен­ный клу­бок,
бро­са­ет язы­ки, и тре­пет язы­ков зати­ха­ет в лун­ной тишине, – «люби­мая та мело­дия, в кото­рой ноты выстро­е­ны в поряд­ке, гар­мо­ни­ру­ю­щем с тво­им душев­ным поряд­ком», – тихо напел:
«Не гово­ри­те слиш­ком гром­ко… Да. Наи­лю­би­мей­шая та жен­щи­на, чей образ сов­па­да­ет с обра­зом жен­щи­ны, пред­став­ля­ю­щей весь твой род, твою родо­вую линию». «Я хочу постро­ить часо­вой лаби­ринт», – Карл пой­мал искор­ку, рас­крыл ладонь: пусто, неуло­ви­мое сия­ние, – «назо­ву Люми­но­тавр. Хочу пока­зать один скры­тый обще­че­ло­ве­че­ский душев­ный меха­низм, рабо­та­ю­щий неза­ви­си­мо от хода вре­ме­ни. Помо­жешь?».
А ты валя­ешь­ся тут сре­ди без­молв­ных палок с игол­ка­ми! Андрей вско­чил, покло­нил­ся лист­вен­нич­ным мол­чу­ньям, изле­чив­шим от оби­ды, и заша­гал сквозь шеле­стя­щую тьму к мер­ца­ю­щей вда­ле­ке трас­се.

…задан ли вопрос?..

Это не было слу­чай­но­стью. В слу­чай­но­сти часов­щик, полу­чав­ший бла­го­дар­ствен­ные пись­ма от епи­ско­пов и пре­зи­ден­тов, не верил. Не поз­во­ля­ли спи­сы­вать про­ис­хо­дя­щее на слу­чай ни вера, ни зна­ние, ни опыт. Это был зако­но­мер­ный, ожи­да­е­мый, пред­ска­зу­е­мый итог, тай­ная пру­жи­на, меха­низм меха­низ­мов. Одна­жды Грюнд экс­пе­ри­мен­ти­ро­вал с проч­но­стью – сде­лал шестер­ню с четырь­мя изо­гну­ты­ми спи­ца­ми, похо­жую на сва­сти­ку, и ещё одну – трёх­лу­че­вую. «Три, два­жды два, шесть», – про­бор­мо­тал Карл. Сва­сти­ка вра­ща­лась, Карл смот­рел на неё и вдруг начал отсту­ки­вать по сто­леш­ни­це какой-то марш. Запу­стил трёх­лу­чёв­ку – вспом­ни­лась неж­ная колы­бель­ная. «Ритм… Такт… Пред­став­ле­ние о чём-то, под­чи­нён­ном подоб­ной же рит­ми­ке?» – и закре­пил шестер­ни одну над одной в спе­ци­аль­ном двухярус­ном дер­жа­те­ле, крут­нул – голо­ва закру­жи­лась, перед гла­за­ми нес­лась кон­ни­ца, леги­о­ны иду­щих на смерть при­вет­ство­ва­ли оче­ред­но­го тира­на, шли на кост­ры и кре­сты одер­жи­мые. Пере­ста­вил колё­си­ки. Мать баю­ка­ла мла­ден­ца, коро­ле­ва маков кру­жи­лась в заво­ра­жи­ва­ю­щей пляс­ке. Убрал с колё­си­ков зуб­цы, уве­ли­чил раз­мер, лун­ную трой­ствен­ность покрыл сереб­ром, на коло нанёс золо­тую пыль­цу. Эффект воз­ник не сра­зу. Пере­про­ве­рил дру­гие ком­би­на­ции – нет, виде­ния ста­но­ви­лись бес­связ­ны­ми либо вовсе исче­за­ли. А так – жен­ская лун­ность вби­ра­ла, втя­ги­ва­ла всё на сво­ём пути в шестио­струю звез­ду, но её рож­де­ние поко­и­лось на мас­сив­ном сол­неч­ном осно­ва­нии. Муж­ская же страсть к навя­зы­ва­нию сво­е­го пред­став­ле­ния о пра­виль­ном поряд­ке под­дер­жи­ва­лась сила­ми все­го рода, но под ней вол­но­ва­лось бес­свет­ное лун­ное море, жаж­да лас­ки и вни­ма­ния…
«Допу­стим, это сим­вол повто­ря­е­мо­сти чело­ве­че­ской судь­бы. Допу­стим, это сим­вол пери­о­дич­но­сти рож­де­ний. Сли­я­ние дво­их ради иско­мо­го тре­тье­го. Но что­бы достичь цели, что­бы совер­шить нечто обо­ю­до­вы­год­ное или вза­и­мо­при­ят­ное, при­хо­дит­ся, как ни смеш­но, све­рять часы – что­бы вовре­мя отве­тить на вопрос, что­бы не опоз­дать на встре­чу.
Син­хрон­ное пове­де­ние чело­ве­че­ской мас­сы, соуча­стие в исто­рии. Сов­па­де­ние инте­ре­сов и моти­вов – союз­ни­че­ство. Про­ти­во­ре­чия – про­ти­во­бор­ство. Если ничто в мире уже не при­вле­ка­ет, если погру­жа­ешь­ся в рав­но­ду­шие к неуда­чам и дости­же­ни­ям – име­ет ли зна­че­ние дви­же­ние маят­ни­ка? Сто­ит ли тогда вооб­ще заво­дить часы? Сто­ит ли сми­рять­ся со сме­ной вре­мен­ных поя­сов? Если извест­ны раз­гад­ки всех вопро­сов, если най­ден пре­дел веро­ят­но­го, послед­нее небо, дно ночи… Зачем тогда вооб­ще искать ответ?».

Это не было слу­чай­но­стью. При­зна­вать слу­чай­ность про­ис­хо­дя­ще­го ком­пью­тер­щи­ку с
дипло­мом инже­не­ра-элек­тро­ме­ха­ни­ка не поз­во­ля­ли ни вера, ни зна­ние, ни опыт. Это был зако­но­мер­ный, ожи­да­е­мый, пред­ска­зу­е­мый итог, послед­нее «поче­му», мело­дия мело­дий. Это было то иско­мое, то Нечто, что вме­ши­ва­лось в сны. Одна­жды Лунин чер­тил эмбле­му для
дочер­не­го фили­а­ла, и Мол­ча­лин потре­бо­вал пере­де­лать – всё, что угод­но, кро­ме сва­сти­ки, хоть это и сим­вол сол­неч­ной мощи и знак хра­ни­те­лей поряд­ка зем­но­го бла­жен­ства, но нель­зя. Лун­ный три­лист­ник? Мож­но, но сма­хи­ва­ет на пре­ду­пре­жде­ние о чрез­мер­ной био­ло­ги­че­ской актив­но­сти, о суб­стан­ции, всё погло­ща­ю­щей и пре­об­ра­зу­ю­щей в новую фор­му. Без сва­стик – никак? «Что», – разо­злил­ся Андрей, – «опять наци­о­наль­ный вопрос? Я же не запре­щаю нико­му изоб­ра­жать шести­ко­неч­ную звез­ду!». Началь­ство побез­молв­ство­ва­ло. «Это звез­да Рода, сим­вол свя­зи с пред­ка­ми, если вы не зна­ли», – попра­вил гал­стук Мол­ча­лин. «Три, два­жды два, шесть», – про­счи­тал что-то ото­ро­пев­ший Лунин. – «Солн­це, Луна, чело­ве­че­ство. Он, Она, Род». «Что-что?» – пере­спро­сил глав­ный неф­тя­ник, под­пи­сы­вая дру­гие образ­цы, но глав­ный дизай­нер что-то зата­ил. Вече­ра­ми, еле дождав­шись ухо­да кол­лег, выво­дил на экран соче­та­ние зна­ков и про­бо­вал все воз­мож­ные ком­би­на­ции – Он, Она, сли­я­ние, оттор­же­ние, при­ну­ди­тель­ное пере­кры­тие – влюб­лён­ность, нена­висть, рав­но­ду­шие. Боль­ше все­го Луни­на потряс­ло, что знак начи­нал дышать, – мог нра­вить­ся или вызы­вать непри­язнь, слов­но напо­ми­нал о чём-то живом, про­ис­хо­див­шем когда-то или про­ис­хо­дя­щем сей­час, – но начи­нал дышать, лишь если под жёст­кой
муже­ствен­но­стью тре­пе­та­ла туман­ная жен­ствен­ность, и наобо­рот – лун­ная ворон­ка втя­ги­ва­ла свет, стя­ги­ва­лась в сол­неч­ное ядро. И всё это скреп­ля­лось без­воз­врат­ным рож­де­ни­ем.
«Допу­стим, это сим­вол веч­но­го воз­рож­де­ния. Он и Она порож­да­ют Этих и Это, порож­да­ют исто­рию. Вре­мен­ная оче­рёд­ность собы­тий, поря­док про­ис­хо­дя­щих собы­тий. Оче­рёд­ность собы­тий, кото­рые есть резуль­тат сооб­ща совер­ша­е­мых поступ­ков. Но если кто-нибудь один забу­дет о про­ис­хо­дя­щем, о пред­сто­я­щем, если про­шлое пред­ста­вит­ся более зна­чи­мым, как пред­ше­ству­ю­щее, началь­ное и пото­му началь­ству­ю­щее? Если власть про­шло­го ока­жет­ся силь­нее необ­хо­ди­мо­сти это­го дня, силь­нее гра­фи­ка, режи­ма, рас­пи­са­ния? Что­бы най­ти пра­виль­ный ответ, надо задать­ся пра­виль­ным вопро­сом. Поче­му я вооб­ще ищу ответ?».

Встре­тив­шись, мол­ча пода­ли дру­гу дру­гу запис­ки. Два клоч­ка бума­ги, два почер­ка – один текст: «Так ли важ­но, что собы­тие про­изой­дет через несколь­ко часо­вых кру­гов после полу­дня? Важ­но, что ты реша­ешь­ся соучаст­во­вать в собы­тии. Мож­но ли сопро­тив­лять­ся вре­ме­ни? Мож­но сорвать чужие пла­ны, не тобой назна­чен­ные сро­ки – про­сто ока­зать сопро­тив­ле­ние не тобой задан­но­му поряд­ку. Это – вопрос выбо­ра, вопрос воле­во­го реше­ния. Мы ищем тот самый Ответ, но задан ли тот самый Вопрос?».

…мертвые часы…

Он выбрал­ся из непро­лаз­ной чащи, из непро­гляд­ной ночи. Выбрал­ся к трас­се, киша­щей свет­ляч­ка­ми фар. Выбрал­ся без тро­пи­нок, без фона­рей, без ука­за­те­лей. Выбрал­ся на слух, на при­зрач­ные огонь­ки. Выбрал­ся, пото­му что видел цель. Его насто­ра­жи­ва­ло её удив­ле­ние, когда вдруг пере­би­вал оче­ред­ную исто­рию вопро­сом: «А тебе не при­хо­ди­лось ли?..» – и чаще все­го слы­шал в ответ: «Да, при­хо­ди­лось, а как ты дога­дал­ся?». Он чер­тил в воз­ду­хе кон­чи­ком сига­ре­ты огнен­ный зиг­заг: «Вот так. То же, что и гео­мет­рия. Линии свя­зей, кон­ту­ры смыс­лов, сфе­ры впе­чат­ле­ний. Твоё про­шлое посте­пен­но про­яс­ня­ет­ся. Тьма рас­се­и­ва­ет­ся». «Что за страсть — про­ни­кать в чужое про­шлое? Не совсем, конеч­но, чужое, но не своё?». Одна­жды он не выдер­жал. Схва­тил её за руку и под­вёл к зер­ка­лу:
- Что ты видишь?
- Ты и я. Мы вме­сте. Сей­час мы вме­сте. Здесь мы вме­сте, – Эль­за поти­хонь­ку высво­бо­ди­ла ладонь, потя­ну­ла его за пле­чо на место, в сумрак ресто­ран­чи­ка.
- Так поче­му мы вме­сте? – нет, они не мно­го зака­зы­ва­ли. Ров­но столь­ко, что­бы бокал не пустел, пока зву­чат малень­кие коме­дии и дра­мы их про­шло­го.
- Пото­му что ты осо­бен­ный, пото­му что я – един­ствен­ная и непо­вто­ри­мая, – и после таких рас­ска­зи­ков ста­но­ви­лось лег­че дышать. Ничто уже не сдав­ли­ва­ло серд­це невы­го­во­рен­ным гру­зом.
- В чём же моя осо­бен­ность? – Гер­ман появ­лял­ся толь­ко к полу­но­чи, поэто­му спе­шить было неку­да.
- Ты видишь неви­ди­мое, – дру­зья дога­ды­ва­лись, но пока мол­ча­ли. Если вече­ром он не отве­ча­ет на звон­ки, а потом с утра тихо сия­ет – как не дога­дать­ся? – Ты видишь во мне то, чего никто нико­гда не видел.
- Это хоро­шо? – и кто пове­рит, что ниче­го ещё не слу­чи­лось осо­бен­но­го? Один раз, конеч­но, когда в кафе не ока­за­лось дру­гих посе­ти­те­лей, неволь­ных согля­да­та­ев, он попро­сил её стан­це­вать. Никто не пове­рит, пото­му как бар­ме­ны – народ не болт­ли­вый.
- Я почти счаст­ли­ва этим, – одна­жды он на спор пока­зал ей танец звёзд­но­го дождя пря­мо на сто­ли­ке, но хозя­ин заве­де­ния, заткнув уши от вос­тор­гов, даже вынес им ещё крас­но­го. А как ина­че?
- Так что тебя сму­ща­ет? – она смот­ре­ла сво­им детям в гла­за, но дети не спра­ши­ва­ют мате­рей о пота­ён­ных жела­ни­ях.
- Подо­зри­тель­но то, что ты посто­ян­но инте­ре­су­ешь­ся моим про­шлым. Вос­хи­ти­тель­но то, что ты так инте­ре­су­ешь­ся мной насто­я­щей, быв­шей, буду­щей, – Гер­ман часа­ми рас­ска­зы­вал ей о новых соста­вах и сме­сях. Как-то ночью, когда отго­то­ви­ла зав­траш­ние обе­ды, разыс­ка­ла свой крас­ный диплом, и до утра кури­ла пря­мо в ван­ной с лез­ви­ем меж паль­цев, с лез­ви­ем наиз­го­тов­ку. Утром, когда гер­ма­на­рий раз­брёл­ся по учё­бам и рабо­там, про­сто выпла­ка­лась в подуш­ку.
- Так о чём имен­но ты хочешь спро­сить? Что имен­но ты чув­ству­ешь? – для подар­ков Гер­ма­на у неё была заве­де­на отдель­ная короб­ка под кро­ва­тью.
- Сама не знаю, – поче­му Гер­ман со сво­и­ми лау­ре­ат­ски­ми свя­зя­ми не нашёл ей рабо­ту – это­го она тоже не смог­ла объ­яс­нить ему, уже раз­ве­дён­но­му в уже не наив­ные два­дцать пять… Зато он, похо­же, знал. Эль­за пута­лась в соб­ствен­ных вопро­сах. Эль­за не мог­ла выбрать­ся из чащи. Эль­за не зна­ла, что суще­ству­ют тай­ные поля­ны, где дышит­ся лег­ко и звёз­ды сами сле­та­ют на ладонь – кор­мить­ся крош­ка­ми неиз­жи­тых жела­ний…

Он сто­ял на обо­чине ров­но столь­ко, что­бы убе­дить­ся – нет, ему не кажет­ся. Из леса, из-за пово­ро­та, по асфаль­то­во­му ручей­ку, вте­кав­ше­му в бур­ля­щую лави­ну, выплыл мото­цикл. Ино­гда за ним до само­го горо­да мед­лен­но катил­ся чёр­ный джип. Как толь­ко Лунин всту­пал на конеч­ную оста­нов­ку трёх марш­ру­тов, джип или мото­цикл стре­ми­тель­но про­ле­тал мимо. Андрей тихо ска­зал: «Сего­дня всё будет ина­че. Сего­дня может слу­чить­ся Это». Под­нёс к гла­зам ладонь. Веер паль­цев дро­жал. Пере­хва­тил запястье. Повто­рил: «Мёрт­вые часы, мёрт­вые часы, все­го лишь мёрт­вые часы». Шаг­нул в сто­ро­ну чёр­но­го всад­ни­ка. Тень рас­та­я­ла в тем­но­те. Андрей раз­вер­нул­ся и бро­сил­ся бежать. Вдоль кром­ки леса, по лез­вию шос­се. Ворвал­ся в авто­бус, столк­нув с под­нож­ки чьё-то шум­ное тело. Про­бе­жал в конец сало­на. При­пал к окну. Мимо про­скольз­нул чёр­ный джип. Толь­ко на дру­гом кон­це марш­ру­та Андрей смог понять, чего тре­бу­ет кон­дук­тор.

…темно-томный…

Андрей рас­ша­ги­вал вдоль оста­нов­ки, не реша­ясь вой­ти под низ­кие воро­та. В доми­ке с плот­но при­кры­ты­ми став­ня­ми – в ком­нат­ке бли­же к воро­там – сквозь веки ста­вен сме­ши­лись лучи­ки. Изред­ка лучи­ки пре­се­ка­лись – внут­ри кто-то под­хо­дил к окнам. Андрею вдруг почу­ди­лось,
что нет тро­туа­ра – толь­ко поток машин, он сам и воро­та. Один шаг – или в про­пасть
виз­жа­щих тор­мо­зов, или во двор, без­воз­врат­но, вой­ти-таки к цве­точ­ни­це, что там будет – всё серд­це в цве­тах?
Толь­ко он, толь­ко поток про­хо­жих – и толь­ко вре­мен­ное при­ста­ни­ще, уют на вечер, смех на вечер, опять вос­по­ми­на­ния о чём-то тай­ном меч­та­ю­щей Эль­зы? Андрей сто­ял на пере­крёст­ке. Нужен один-един­ствен­ный шаг. Туман в гла­зах не рас­се­и­вал­ся. Сквозь туман выплы­ла пес­ня. Голос из веч­но пья­ной юно­сти: «Живым – это лишь оста­нов­ка в пути.
Мёрт­вым – дом». В ней ли твой дом, в нас ли наш храм? Луни­на опять заде­ли пле­чом. На часы не смот­рел. Зачем? Она появит­ся тогда, когда Она появит­ся. Или выплы­вет из цве­точ­но­го уюта, или выныр­нет из без­ли­кой тол­чеи. Если Эль­за – Она, если Эль­за – наре­чён­ная до сотво­ре­ния мира, если… Два серд­ца будут петь веч­но. Её голос не стих­нет нико­гда. Андрей огля­нул­ся на оклик. Вда­ли – летя­щее пла­тье Эль­зы. За Ней еле успе­ва­ла все­го лишь жен­щи­на.
- Зна­комь­тесь, это и есть Андрей Лунин, – про­си­я­ла Эль­за. Андрей, отулы­бав­шись хозяй­ке:
- Вот это рос­кошь! – и замер посре­ди тес­ной кухонь­ки. Не раз­вер­нуть­ся – всю­ду дыха­ние буто­нов.
- Вот это рос­кошь! – про­шеп­тал вслед выне­сен­ным с кух­ни кор­зин­кам.
- Люби­те цве­ты? – и без того круг­лые гла­за хозяй­ки совсем…
- Я же гово­ри­ла – он уди­ви­тель­ный и непо­вто­ри­мый! – Эль­за иско­са взгля­ну­ла на Веру. Цве­точ­ни­ца быст­ро отвер­ну­лась. Потай­ной Лунин нико­гда не засы­пал.
- Да, люб­лю всё изящ­ное. А цве­ток – это сим­вол нерас­крыв­шей­ся души.
При­шед­шая с Эль­зой подру­га мол­ча стру­га­ла салат. У цве­точ­ни­цы на губах дежу­ри­ла улыб­ка. На стол лег­ла ска­терть – пере­пле­та­ю­щи­е­ся лепест­ки. На лепест­ках воз­ник­ли розе­точ­ки, чаш­ки, тарел­ки и рюм­ки, исто­ча­ю­щие аро­ма­ты. Жен­щи­на с сала­том шум­но вздох­ну­ла: «Души!» – и хряст­ну­ла ножом по огур­цу, огля­ну­лась на Эль­зу. Эль­за Райх – дико изви­ня­ясь, конеч­но же, – вытя­ну­ла строй­ное, золо­ти­стое. Андрей вце­пил­ся в сига­ре­ту и заучи­вал наизусть над­пи­си на короб­ке: «Пре­ду­пре­жда­ет – опас­но, опас­но, опас­но», – даже и не думая смот­реть на изгиб её колен. Не вынес, под­нял­ся и вышел вслед за розо­вым вея­ни­ем. Эль­за, устав язвить про све­жих лабо­ран­ток Гер­ма­на, вошла в спаль­ню. «Хоро­шую ты музы­ку при­нёс. Что за груп­па?» – а он целу­ет бутон! «Сure, пере­во­ди как хочешь – лекар­ство, сна­до­бье, дур­ман», – плы­вут зву­ки, тают запа­хи поце­лу­ев, тан­цу­ет прин­цес­са роз, это «Пись­мо к Эли­зе», строч­ки тан­ца, ноты каса­ний, не ставь­те точек в пись­мах к люби­мым… Мол­ча­ли­вая подру­га, весь вечер кру­тив­шая в изра­нен­ных паль­цах нож, ока­за­лась тоже Верой, толь­ко уже шве­ёй. «А непло­хо устро­и­лась», – усмех­нул­ся скры­тый Лунин, совсем седой, и Андрей чуть не поперх­нул­ся от сме­ха вод­кой, – «цве­точ­ни­ца, швея, ещё навер­ня­ка есть Любовь-парик­ма­хер и Надеж­да-дан­тист. Кра­со­та созда­ёт­ся рука­ми масте­ров, не ха- ха ли?». С каж­дым глот­ком розо­вый туман ста­но­вил­ся гуще, и всё каза­лось – так и есть, это Она, кня­ги­ня снов, неве­ста надеж­ды, пою­щий цве­ток, колы­бель­ное сия­ние, вся Она – та, что чуди­лась повсю­ду, ожи­да­лась в каж­дом ещё незна­ко­мом лице. Это Она, нет ника­ких сомне­ний. Нот­ки голо­са, чёр­точ­ки лица – всё сошлось, узор сплёл­ся, созвез­дия сли­лись. И Это – глав­ное. Осталь­ное – мас­ка, кото­рую ему пред­сто­ит береж­но снять. Цара­пи­ны заму­жеств, шра­мы рож­де­ний – они рас­та­ют, про­сто стать Масте­ром Меч­ты и высвет­лить Её насто­я­щую…
Пер­вой ушла Вера-швея, собрав со сто­ла лунин­ские наброс­ки: силу­эты, кон­ту­ры рас­кро­ек – да, ведь они собра­лись здесь толь­ко для это­го, что­бы Эль­за зака­за­ла себе обнов­ку к
тор­же­ствен­но­му при­ё­му, а теперь им мож­но встре­чать­ся где угод­но, вне подо­зре­ний. Вера- цве­точ­ни­ца, сооб­ра­зив что-то по часам, вспо­ло­ши­лась: «Надо же выруч­ку сдать! Как ты ска­зал – чего цве­ток сим­вол?». Андрей всё поры­вал­ся её про­во­дить, но вдруг заме­тил
кру­жев­ной цве­ток у Эль­зы на чул­ке, там, у золо­ти­стой впа­дин­ки, а что… «Мы же соби­ра­лись пого­во­рить о чело­ве­че­ском, о слиш­ком чело­ве­че­ском?». «Что?» – пере­спро­сил у пля­шу­щих пле­тё­ных лепест­ков, пыта­ясь взгля­нуть на часы – стрел­ки дро­би­лись и тая­ли. «Пой­дём?» – розо­вые кап­ли мимо губ. Кив­нул, потя­нул с вешал­ки курт­ку. Еле поме­стил­ся в туфли.
Огля­дел­ся. Эль­за исчез­ла. Впе­ре­ди, в двер­ном про­ёме спаль­ни, сквозь тьму – золо­ти­стое пле­те­ние соскольз­ну­ло, рысь выгну­ла спин­ку, бро­сив­шись в вол­ны про­сты­ни, свет погас. Толь­ко тон­кая ниточ­ка – лучик све­чи. На дру­гом кон­це луча зеле­но­гла­зая кого­точ­ком про­чер­чи­ва­ет всю впа­дин­ку, набу­ха­ет борозд­ка… На сто­ли­ке у изго­ло­вья мрач­но бле­сте­ло золо­тое коль­цо. Туман исчез. Она попы­та­лась что-то запре­тить, но он уже стал тём­но- том­ным.

Она сра­зу же наде­ла коль­цо, серь­ги и туфли. Свет вычер­тил всё – рез­ко и про­сто. Теперь было мож­но – мож­но любо­вать­ся каж­дой шел­ко­вин­кой плеч. Андрей смот­рел в её гла­за, став­шие совсем дет­ски­ми, смот­рел неот­рыв­но. Она попы­та­лась сомкнуть коле­ни. Не поз­во­лил, при­дви­нул­ся. Ост­рые каб­луч­ки пар­чо­вых туфе­лек вон­зи­лись под вдох.
- Я хочу знать, – опять холод­ный и цеп­кий, и Эль­за пря­чет гла­за от све­та, засло­ня­ет­ся ладо­нью.
- Что тебе ещё нуж­но знать? Всё оче­вид­но, – повер­жен­ная коро­ле­ва ни о чём не про­сит, кро­ме сига­рет и спи­чек.
- Хочу знать о тебе всё. Хочу, что­бы ты зна­ла обо мне всё, – а она так и пыта­ет­ся скре­стить руки на гру­ди!
- Было слиш­ком хоро­шо, – спу­та­на ниточ­ка­ми каса­ний, вырва­лась, мет­ну­лась к выклю­ча­те­лю, нена­вист­ный свет! – Так хоро­шо, что я теперь тебя боюсь. Ты вывел меня из лаби­рин­та, – и опять ниче­го в тем­но­те: лишь голо­са и свет­ляч­ки у губ, – из лаби­рин­та
несбыв­ших­ся жела­ний.

…ты веришь в любовь?..

- Ты вправ­ду веришь в любовь к одно­му-един­ствен­но­му?

- Раз­ве ты хочешь быть все­го лишь одним из мно­гих?

- Нет.

- Неуже­ли ты хочешь иметь все­го лишь одну из мно­гих, все­го лишь оче­ред­ную?

- Нет.

- Зачем тогда спра­ши­ва­ешь?

- А ты дей­стви­тель­но спо­соб­на любить одно­го-един­ствен­но­го? Ты дей­стви­тель­но спо­соб­на на это? — Я не знаю, ты ли тот един­ствен­ный, кого я хочу любить, но вот убить хочу толь­ко тебя.

- За что? — Ты ино­гда как ска­за­нёшь что-нибудь эта­кое… Нет, ты те самые вопро­сы зада­ёшь – нуж­ные, необ­хо­ди­мые. Ты даже прав. У меня ино­гда воз­ни­ка­ет такое впе­чат­ле­ние, что ты един­ствен­ный, кто меня пони­ма­ет. Един­ствен­ный, кто пони­ма­ет мои тре­во­ги и сомне­ния.

- Может быть, я един­ствен­ный, кто зна­ет Прав­ду?

- Ууу, куда тебя занес­ло! Какую Прав­ду?

- Прав­ду о том, как устро­е­на чело­ве­че­ская душа, как устро­ен отдель­но взя­тый чело­век, прав­ду о том, чего он ищет в дру­гих людях, чего он хочет от дру­зей и люби­мых, прав­ду о том, чем имен­но ему меша­ют жить те, кого он счи­та­ет вра­га­ми.

- А раз­ве прав­да не у каж­до­го своя?

- У каж­до­го своё соб­ствен­ное пред­став­ле­ние об этой прав­де, своё соб­ствен­ное пони­ма­ние – как бы частич­ка общей Прав­ды. Но неко­то­рые зна­ют всю Прав­ду цели­ком.

- И ты счи­та­ешь себя одним из таких избран­ных?

- Поче­му тебе хочет­ся меня убить?

- Ты не отве­тил, ты серьёз­но счи­та­ешь себя избран­ным?

- Если ты сама пой­мёшь, поче­му тебе хочет­ся меня убить, тебе лег­че будет понять, поче­му я задаю такие вопро­сы.

- А что, раз­ве моё пони­ма­ние, моё пред­став­ле­ние о тебе – раз­ве они как-то свя­за­ны с тем, что ты о себе дума­ешь?

- Давай допу­стим, для нача­ла, что свя­за­ны.

- Ну, давай допу­стим.

- Так поче­му тебе хочет­ся меня убить?

- Не то что­бы так уж хочет­ся, нет. Это не насто­я­щее жела­ние, это не все­гда, непо­сто­ян­но. Ино­гда вдруг вспы­хи­ва­ет, и даже руки начи­на­ют дро­жать – так и хочет­ся вце­пить­ся тебе в гор­ло.

- Но если ты меня убьёшь, ты уни­что­жишь самое цен­ное, что у тебя есть? Ты ведь сей­час счи­та­ешь, что я – самое доро­гое, что у тебя есть?

- Я даже счи­таю, что ниче­го более цен­но­го уже не будет.

- Поче­му?

- Рань­ше я пред­став­ля­ла, что одна­жды появит­ся Он, и Он будет вот таким, вот так-то будет ко мне отно­сить­ся, вот таким обра­зом будет со мной обра­щать­ся… А ты… Ты ока­зал­ся… Боль­ше, чем моя меч­та. Луч­ше, чем моя меч­та. Я о тебе таком даже и не меч­та­ла. Я даже и не пред­став­ля­ла, что может быть так хоро­шо.

- И ты боишь­ся меня поте­рять?

- Боюсь.

— А как ты себе пред­став­ля­ешь эту поте­рю?

- В смыс­ле?

- В пря­мом. Вот я с тобой. Вот мы вме­сте. Потом вдруг ты – уже без меня. Все­гда же быва­ет какой-то пере­ход. Не рас­ста­ют­ся вне­зап­но. Что-то такое про­ис­хо­дит, и любя­щие раз­лу­ча­ют­ся. Что может тако­го про­изой­ти, что при­ве­дёт к раз­лу­ке?

- Даже и не знаю. Как буд­то вот ты, ты есть, ты рядом, и раз – тебя нет. Как буд­то при­шли и укра­ли. Отня­ли. Уве­ли.

- Кто? Кто-то это сде­лал? Некто или Нечто?

- Да. Что-то такое неопре­де­лён­ное. Вот имен­но – Нечто или Некто.

- Зна­чит, ты хочешь меня убить не пото­му, что боишь­ся меня поте­рять.

- Поче­му нет? Украсть тебя точ­но уже никто не смо­жет.

- Стой. Я так сам запу­та­юсь… Мы нача­ли гово­рить о том, что я пони­маю тебя луч­ше дру­гих, я луч­ше дру­гих раз­би­ра­юсь в тво­их жела­ни­ях, я, мож­но ска­зать, вижу тебя насквозь. Так?

- Так. Точ­но. С это­го и нача­ли.

- И я ино­гда вслух гово­рю о тех тво­их жела­ни­ях и спо­соб­но­стях, кото­рые ты пыта­лась скрыть от всех на све­те. Слу­ча­ет­ся же такое?

— Да, и доволь­но часто.

- Ты этих сво­их жела­ний, стрем­ле­ний, наме­ре­ний стес­ня­лась и зна­ла, что если о них ста­нет извест­но окру­жа­ю­щим, то они будут пло­хо к тебе отно­сить­ся, будут сме­ять­ся над тобой, будут делать что-то такое, что повре­дит тебе?

- Да. Есть какая-то часть меня, кото­рую я нико­му нико­гда ни за что не пока­за­ла бы. Такой тём­ный уго­лок, шка­тул­ка с сек­ре­та­ми, в кото­рую нико­му нель­зя загля­ды­вать. А ты при­шёл и открыл.

- А что это за сек­ре­ты? Насколь­ко они для тебя важ­ны?

- Постой-ка… Так вот ты о какой Прав­де гово­рил! О такой, что зная Её, в самом деле мож­но понять душу любо­го чело­ве­ка? Выхо­дит, на моём месте мог­ла бы ока­зать­ся любая, и ты так же ясно пони­мал бы, что про­ис­хо­дит у неё в душе? Полу­ча­ет­ся, что это не я такая близ­кая и понят­ная, а ты осо­бен­ный, ты такой умный и про­ни­ца­тель­ный? Во мне, полу­ча­ет­ся, нет для тебя ника­кой загад­ки? Как же ты… Как тогда мож­но любить такую, как я?

- При чём здесь пони­ма­ние?

- Как при чём? Понять – зна­чит, при­нять. Раз­ве не так?

- При чём здесь пони­ма­ние? Мно­гое понят­но, но не мно­гое при­ят­но. Допу­стим, мне понят­но, поче­му сек­су­аль­ные манья­ки любят наси­ло­вать уми­ра­ю­щих жен­щин. Ну и что? Я их оправ­ды­ваю? Я веду себя так, как они? Нет. Пони­ма­ние и при­ем­ле­мость – абсо­лют­но раз­ные вещи, необя­за­тель­но сов­ме­сти­мые.

- Но тебе ведь нра­вят­ся мои сек­ре­ты, те как раз, кото­рые толь­ко ты пони­ма­ешь?

- Не все. Неко­то­рые не нра­вят­ся.

- Вот тебе и раз! А как же ты меня любишь, если они тебе не нра­вят­ся?

- А тебе самой они нра­вят­ся?

- Убить бы тебя и не мучать­ся.

- А всё-таки?

- Да беда-то в том, что здесь ни при чём, нра­вят­ся мне мои сек­ре­ты или нет. Они есть.Есть, и всё тут. Воз­ник­ли в тече­ние жиз­ни. Они мои, и дру­гих у меня нет. Они мои и толь­ко мои.

- Ты не хочешь с ними рас­ста­вать­ся?

- Поче­му ты спра­ши­ва­ешь? Ты же всё пони­ма­ешь, или нет?

- Я хочу, что­бы ты гово­ри­ла со мной как с зер­ка­лом. Я хочу, что­бы ты луч­ше рас­смот­ре­ла…

- Себя саму?

- Своё отра­же­ние. То, как ты отра­жа­ешь­ся в гла­зах дру­гих людей. Тот образ, то обли­чие, в кото­ром ты перед ними пред­ста­ёшь.

- Но зер­ка­ло ведь быва­ет кри­вым?

- Ты сама гово­ришь, что я самый пони­ма­ю­щий. Зна­чит, я пока что – самое чистое и самое чест­ное зер­ка­ло.

- А зачем тебе это нуж­но – быть зер­ка­лом?

- Что­бы ты луч­ше поня­ла, что ведёт тебя к сча­стью, лич­но тво­е­му и наше­му обще­му, а какие твои жела­ния нель­зя вопло­щать в жизнь ни при каких усло­ви­ях.

- Вот инте­рес­но! А раз­ве такое может быть?

- Что «может быть»? Сча­стье?

- Нет, что чего-то нель­зя желать ни в коем слу­чае? Оно жела­ет­ся, и всё тут.

- Желать­ся может что угод­но. Нель­зя посту­пать как угод­но.

- А раз­ве сча­стье не в том, что­бы делать всё, что хочет­ся? Что­бы делать всё, чего тебе хочет­ся?

- Ино­гда тебе хочет­ся меня убить. Если ты меня убьёшь, ты будешь счаст­ли­ва?

- Нет. Я сама умру. Не телом умру, а душой.

- Вот видишь. Зна­чит, неко­то­рые жела­ния нель­зя вопло­щать в жизнь, так?

- Так. — Всё же, поче­му на самом деле ты хочешь меня убить?

- Поче­му тебя это так бес­по­ко­ит? Я ведь нико­гда это­го не сде­лаю. Тебе нече­го боять­ся.

- Меня это бес­по­ко­ит, но я это­го не боюсь. Мне кажет­ся, что я знаю раз­гад­ку этой тво­ей оче­ред­ной малень­кой таин­ки. Мне хочет­ся про­ве­рить, пра­виль­ная ли это раз­гад­ка.

- Что ж я, по-тво­е­му, Сфинкс, что ли? Вдруг ты эту тай­ну раз­га­да­ешь, а я умру? Вдруг я исчез­ну и рас­се­юсь?

- Ты боишь­ся, что я узнаю твой осо­бен­ный сек­рет и раз­люб­лю тебя?

- Да. В этом ты прав.

- Ты боишь­ся поте­рять меня и поэто­му стре­мишь­ся хра­нить свой сек­рет в тайне, в пол­ной тайне?

- Да. Но я чув­ствую себя обре­чён­ной, пото­му что ты рано или позд­но всё рав­но раз­га­да­ешь этот сек­рет.

- И ты хочешь меня убить, что­бы я его не раз­га­дал? Что ты мол­чишь? Я прав? Я опять прав?

- Ты опять прав. Толь­ко твоя право­та не при­но­сит мне радо­сти. Мне от этой право­ты горь­ко.

- То есть, если я раз­га­даю твой сек­рет, то… Что тогда? Жизнь поте­ря­ет для тебя смысл? Неуже­ли этот сек­рет – един­ствен­ное, чем ты живёшь?

- Нет. Про­сто этот сек­рет какой-то осо­бен­ный… Или не осо­бен­ный… Я не знаю, как ты к нему отне­сёшь­ся, вот в чём дело. Я же всё уже ска­за­ла – я боюсь, что ты меня раз­лю­бишь. Вдруг этот сек­рет – нечто ужас­ное? Хотя, может слу­чить­ся наобо­рот. Эта тай­на может ока­зать­ся самым пре­крас­ным, что во мне есть.

- Так поче­му же ты боишь­ся? Пото­му что ты не уве­ре­на в моей люб­ви? Ты опять мол­чишь. Навер­ное, я опять прав. Пото­му что ты не уве­ре­на в том, что достой­на люб­ви со все­ми тво­и­ми тём­ны­ми тай­на­ми? Ты опять мол­чишь. Види­мо, я опять прав.

- Вот зала­дил!.. Изви­ни. Про­сти, пожа­луй­ста. Я хочу тебя уб… Я уже перед тобой без­за­щит­на. Ты и так уже видишь меня всю насквозь. Ты пони­ма­ешь во мне то, чего я сама в себе не пони­маю. Как буд­то ты воору­жён до зубов сво­им пони­ма­ни­ем, а я без­за­щит­на. Как буд­то ты в ледя­ной броне, а я – тихая свеч­ка, и ты в любую секун­ду можешь меня зату­шить.

- Тебе нече­го боять­ся.

- Я пони­маю. Я пони­маю, что этот мой страх бес­смыс­лен, но всё рав­но боюсь.

- Зна­чит, ты боишь­ся дове­рить мне эту тай­ну? Ты не зна­ешь, что это за частич­ка тво­ей души, то есть, ты не зна­ешь, как её оце­нить – хоро­ша она или пло­ха, кра­си­ва или ужас­на, но всё же – она твоя, она часть тво­ей жиз­ни, и поте­рять её не хочет­ся?

- Не хочет­ся терять тебя.

- Но раз ты не можешь решить­ся и дове­рить­ся мне окон­ча­тель­но, пол­но­стью, зна­чит, ты боишь­ся стать абсо­лют­но искрен­ней? Ты мне мно­гие свои пере­жи­ва­ния и мыс­ли дове­ря­ла без огляд­ки, и дове­рять их мне было для тебя есте­ствен­но, так? Ты не боя­лась делить­ся радо­стью и рас­ста­вать­ся с гру­стью, а тут вдруг пуга­ешь­ся пере­дать сек­рет мне на хра­не­ние, так? И на защи­ту это­го сек­ре­та вста­ёт тём­ное жела­ние. Оно ведь тём­ное?

- Что же может быть свет­ло­го в жела­нии…

- Ты, кста­ти, опять пута­ешь­ся. Не в этом жела­нии. Ты же не хочешь, что­бы я раз­ло­жил­ся на моле­ку­лы?

- Нет. Но под­пус­кать тебя к сво­е­му серд­цу бли­же, чем ты есть, боюсь.

- Зна­чит, в первую оче­редь ты жела­ешь оста­но­вить меня, что­бы я боль­ше не при­бли­жал­ся? И толь­ко потом воз­ни­ка­ет жела­ние оттолк­нуть меня, ото­дви­нуть меня на без­опас­ное рас­сто­я­ние? Но ты чув­ству­ешь и пони­ма­ешь, что я уже пере­шёл все допу­сти­мые гра­ни­цы, что я уже нахо­жусь в тво­ей душе, и что­бы выдво­рить меня за гра­ни­цу тво­ей души, при­дёт­ся нане­сти по мне очень мощ­ный удар, так?

- Ты мне не остав­ля­ешь выбо­ра. Я не могу сомне­вать­ся, так обсто­ит дело или ина­че. Я дей­стви­тель­но чув­ствую всё так, как ты гово­ришь. И это ужас­но. Я теря­юсь в догад­ках, отку­да ты всё зна­ешь.

- Опыт. Опыт осмыс­ле­ния чувств.

- Это­го не может быть. Чело­век два­дца­ти пяти лет не может обла­дать таким опы­том.

- Но это про­ис­хо­дит? Или ты не видишь оче­вид­но­го?

- Вижу.

- Так тём­ные жела­ния или свет­лые? Какие жела­ния вста­ют на защи­ту тво­е­го серд­ца?

- Сна­ча­ла даже не жела­ние воз­ни­ка­ет, а чув­ство. Жалость. Жал­ко поте­рять что-то своё сокро­вен­ное. А потом, ты пра­виль­но ска­зал, жела­ние уда­рить и оттолк­нуть. Это, конеч­но, чудо­вищ­но. Неуже­ли я не кажусь тебе чудо­ви­щем?

- Нисколь­ко. Ска­жи мне вот что… Какое-то тём­ное чудо­ви­ще сто­ит на охране тво­ей самой послед­ней тай­ны. Когда я пыта­юсь про­рвать­ся за самую послед­нюю тай­ную двер­ку тво­е­го серд­ца, это чудо­ви­ще, этот демон отбра­сы­ва­ет меня. Как ты чув­ству­ешь – он охра­ня­ет нечто свет­лое, или тоже тём­ное? Такое же тём­ное, как он?

- Я ведь гово­ри­ла, что сама не пони­маю. Ни свет­лое, ни тём­ное. Зато живое. Живое и моё. Толь­ко моё.

- Но ты хочешь быть со мной совер­шен­но искрен­ней?

- Хочу. Толь­ко с тобой хочу.

- Но демон не даёт?

- Он буд­то бы про­тив моей воли дей­ству­ет. Сам. А потом мне при­хо­дит­ся исправ­лять послед­ствия его выхо­док. Это, навер­ное, безум­но – попа­дать под власть како­го-то непо­нят­но­го беса? — Ты веришь в то, что с ним мож­но спра­вить­ся? А ина­че ведь он всю жизнь будет питать­ся тво­и­ми чув­ства­ми.

- Мне кажет­ся, что когда появит­ся Един­ствен­ный, все мои демо­ны сами отсту­пят перед Ним. Мне даже не при­дёт­ся ниче­го делать. Он при­дёт, и все тай­ные двер­ки отво­рят­ся сами. И мне будет свет­ло, лег­ко и радост­но откры­вать­ся Ему.

- Полу­ча­ет­ся, я – не Он? — Это ска­зал ты.

…да зола…

…«Вто­рая сте­пень сек­рет­но­сти. По про­чте­нии уни­что­жить». Про кре­ма­цию сви­де­те­лей ниче­го съяз­вить не успел, пото­му что вот она и Эль­за.
– Подо­жди немно­го, – выкрик­нул Андрей на повтор­ный стук, выис­ки­вая что-то на гар­де­роб­ной пол­ке. – Сей­час открою. Пер­чат­ки толь­ко наде­ну, а то отмы­вать­ся уже надо­е­ло. Отста­вил в сто­ро­ну ске­лет две­ри. Даже пет­ли выго­ре­ли. Ночью, часа в четы­ре, когда пожар­ные и мили­ция нако­нец оста­ви­ли его один на один с пепель­ной тьмой, заскри­пе­ли сво­и­ми целё­хонь­ки­ми двер­ка­ми сосе­ди. Под­кра­ды­ва­лись на цыпоч­ках, загля­ды­ва­ли сквозь про­жа­ри­ны в кори­дор, шеп­та­лись: «Кто теперь подъ­езд-то ремон­ти­ро­вать будет? Нас, небось, не за что жечь». В подъ­ез­де – трид­цать шесть квар­тир. Шепот­ков насчи­та­лось девя­но­сто пять. Девя­но­сто шесто­го «нас то не за что жечь» Андрей не выдер­жал. Пря­мо сквозь фанер­ные рёб­ра сунул несколь­ко бума­жек отсту­пив­шим теням: «Вот вам на ремонт, вот! Ещё столь­ко же, если к полу­дню мне поста­вят желез­ную дверь. К семи утра мне нуж­на теле­фон­ная связь». Уго­ва­ри­вать нико­го не при­шлось.
- Ну, при­вет, кра­са­ви­ца! – выдох­нул Лунин.
- Здрав­ствуй­те, – на порог шаг­нул золо­то­по­гон­ник. – Мне пору­че­но вести ваше дело. Вы кого-то ждё­те?
- Да так, – Андрей швыр­нул пер­чат­ки в мой­ку, – одну зна­ко­мую. Обе­ща­ла помочь поря­док наве­сти.
- Что за дама такая? – сле­до­ва­тель уже рас­кла­ды­вал на сто­ле бума­ги.
- Какое это име­ет зна­че­ние? Чай, кофе? – Андрей поста­вил чай­ник на пли­ту.
- Вы моло­дец, – сле­до­ва­тель отсле­дил, как потер­пев­ший тушит спич­ку в желез­ной кофей­ной бан­ке, напол­нен­ной водой. – Боль­шин­ство начи­на­ет боять­ся огня. А зна­че­ние име­ет всё, осо­бен­но в деле о под­жо­ге.
Пепель­ни­ца заби­та окур­ка­ми – парень явно что-то уси­лен­но сооб­ра­жал. За несколь­ко часов ску­рить пол­то­ры пач­ки? Ну-ну. Рядом с пепель­ни­цей шеве­лил стрел­ка­ми интен­цио­метр.
Модель не для нерв­ных – кор­пус и брас­лет из кости. Май­ор: «Изви­ни­те, мож­но
полю­бо­пыт­ствую?» – под­нёс часо­вую машин­ку к гла­зам, не пове­рив. По стрел­кам выхо­ди­ло, что за три часа два­дцать одну мину­ту с момен­та туше­ния потер­пев­ший про­жил восем­на­дцать меся­цев. «Грюнд – гений!» – май­ор успел заме­тить рез­ную над­пись на крыш­ке меха­низ­ма.
Восем­на­дцать меся­цев! Одна­ко ни лекар­ства­ми, ни спирт­ным не пах­ло. Зато посре­ди сто­ла сто­я­ла маг­ни­то­ла с под­клю­чен­ны­ми науш­ни­ка­ми, рядом лежа­ла рас­кры­тая коро­боч­ка. На вкла­ды­ше – спи­сок песен, пер­вая – «Nothing else matters», ничто не име­ет зна­че­ния? «Нет ниче­го важ­нее, если по смыс­лу пес­ни», – нехо­тя отве­тил Лунин, при­брав футляр кас­се­ты.
- Спа­си­бо за кофе, – сле­до­ва­тель чуть не пода­вил­ся гор­чай­шей густи­щей. – Нач­нём?
- Что вы пред­ла­га­е­те начать? – он не смот­рит в гла­за, поче­му?
- Нач­нём вспо­ми­нать, конеч­но же, – погон­ник щёлк­нул авто­руч­кой.
- О чём? – смот­рит в гла­за, смот­рит – вста­ю­ще­му солн­цу в рыжий зра­чок.
- О вашей жиз­ни за послед­нее вре­мя. Дру­зья, вра­ги, союз­ни­ки, кон­ку­рен­ты, – май­ор мель­ком про­гля­дел спи­сок лунин­ских кон­так­тов из СБ-шно­го досье.
Лунин нахму­рил­ся, потёр лоб:
- При чём здесь дру­зья? Запи­ща­ла рация.
- Да! Не тро­гай­те, пусть вхо­дит, про­ве­рим, – май­ор подо­шёл к окну. С води­те­лем жёл­то- сине­го фур­го­на о чём-то гово­ри­ла какая-то деви­ца. – Быв­шие дру­зья очень даже при чём. Дверь в подъ­езд откры­ли по коду, не взла­мы­вая. Может, какая-нибудь забы­тая подру­га поста­ра­лась?
- Не она. Не жен­щи­на. Зав­тра­кать буде­те? Яич­ни­цу? С поми­до­ра­ми и вет­чи­ной?
Май­ор быст­ро черк­нул: «Гото­вит себе сам». «Есте­ствен­но, сам. Что мне – дом­ра­бот­ни­цу заво­дить?» – бурк­нул, не огля­нув­шись, Лунин. «Ниче­го себе тип­чик!» – май­ор потя­нул­ся за сига­ре­той. – «Гла­за у него, что ли, на затыл­ке?». Отдёр­нул руку, поду­мав, что надо бы спро­сить раз­ре­ше­ния у хозя­и­на. «Кури­те-кури­те!» – Лунин наблю­дал за кло­ко­чу­щей ско­во­ро­дой. – «Нету меня глаз на затыл­ке». Сле­до­ва­тель выро­нил спич­ку. «Да, кста­ти», – Андрей зашур­шал тарел­ка­ми, – «над­пись на стене воз­ле лиф­та – это я сам. Вче­ра, когда все разо­шлись. Вспом­нил одну пес­ню. Голос из пья­ной юно­сти».
- Это вы про «Мы, пепел да зола»? – май­ор тере­бит ворот рубаш­ки: неуют­но так, то ли сквоз­няк, то ли что? Слов­но по телу холод­ные змеи пополз­ли.
- Все себя так начи­на­ют чув­ство­вать – голы­ми, бес­по­мощ­ны­ми, про­зрач­ны­ми, – Лунин подал хлеб­цы.
Май­ор ел мол­ча, сни­зу вверх погля­ды­вая на блед­но­го маль­чиш­ку. Лунин еле ковы­рял­ся в тарел­ке, мор­щил­ся, быст­ро про­во­дил ладо­нью от губ к вис­ку: «Не пой­му… Зубы, что ли, раз­ны­лись?». Вслух:
- Все уве­ре­ны в сво­ей ори­ги­наль­но­сти, непред­ска­зу­е­мо­сти. В сво­ей зна­чи­тель­но­сти. В таин­ствен­но­сти сво­ей судь­бы. Вам Кра­сов­ский пору­чил дело вести?
Сле­до­ва­тель акку­рат­но отёр губы, откаш­лял­ся:
- Конеч­но. Кто же ещё?
Андрей неви­дя­ще уста­вил­ся на обуг­лен­ное солн­це:
- Вы же пони­ма­е­те, – а за окном чёр­ная баш­ня тер­пе­ли­во ждёт полу­ден­но­го часа, – навер­ня­ка пони­ма­е­те, что если дело спих­ну­ли в ниже­сто­я­щие инстан­ции, зна­чит, вско­ре его вооб­ще закро­ют.
Май­ор, нерв­но подёр­ги­вая пле­ча­ми, собрал нетро­ну­тые блан­ки. Выло­жил визит­ку:
- Если вспом­ни­те что-нибудь осо­бен­ное, позво­ни­те обя­за­тель­но, пото­му что…
- Поря­док есть поря­док, – кив­нул помрач­нев­ший лун­ник.
Май­ор, помед­лив у золи­сто­го поро­га, про­тя­нул ладонь к пожа­тию:
- Пепел да зола, гово­ри­те? Вам в ожо­го­вый центр надо. Чем быст­рее, тем луч­ше.
- Поче­му? – а рука-то похо­ло­де­ла!
- Вы себя в зер­ка­ле виде­ли?
Сквозь пепель­ную пыль – лицо, обли­зан­ное огнём. На ску­лах – чёт­кие, акку­рат­ные, влаж­ные кры­лья пла­ме­ни. Из-под кло­чьев кожи сочи­лось.
Кто-то вскрик­нул. Пото­лок взле­тел. Пол под­ско­чил к пле­чу.

…я был город…

- И что на этот раз? — Город. — Какой? — Не какой, а чей. Мой город. — Ты видел себя гос­по­ди­ном горо­да? — Я не видел себя. Я был собой. Я был вождём кла­на. Мы осно­ва­ли город. Мой город. В нём всё было так, как я хотел. Я шёл по ули­цам, вдруг оста­нав­ли­вал­ся и чув­ство­вал – вот здесь дол­жен быть храм, и храм был. Я чув­ство­вал: «Хра­му рас­ти», – и храм рас­цве­тал баре­лье­фа­ми, арка­ми, сво­да­ми. Я шёл даль­ше. Я был дово­лен. Я – был. Мои люди были доволь­ны мной. Мои люди были мои­ми. Я был испол­ни­те­лем их надежд. Я был созда­те­лем горо­да. Я был вер­ным вождём. Оби­та­те­ли горо­да были вер­ны­ми людь­ми сво­е­го вождя. — У тебя был один город? — У меня – да, один. Город был я. — Были дру­гие вожди? Были дру­гие роды? Были дру­гие горо­да? — Мы не были Родом. Мы были кла­ном. Мно­го семей с одним зако­ном, одной тра­ди­ци­ей, одним обря­дом веры. — Ска­жи мне закон тво­е­го кла­на. — Стро­ить хра­мы. Быть хра­мом. Ста­но­вить­ся свет­лым вет­ром, про­ник­но­вен­ным, впле­тать­ся в дыха­ние вхо­дя­щих в храм. — Твои люди были кра­си­вы? — Наша внеш­ность про­зрач­на. — Твои люди стра­да­ли? — Мои люди с радо­стью смот­ре­ли в гла­за ужа­су и были блед­ны как при­зра­ки, гото­вые про­ник­нуть в серд­це стра­да­ю­щих неве­де­ни­ем. — Твои люди были доб­ры? — Мои люди были муд­ры как анге­лы и ярост­ны как демо­ны. — Люди-при­зра­ки? — Люди-духи. Мои люди – дыха­ние апрель­ско­го вет­ра. Люди, соткан­ные из вет­ра надежд. — Вы дари­ли надеж­ду? — Мы дари­ли свой дух. — Оби­та­те­лям дру­гих горо­дов? — Тем, кто при­стро­ил­ся к наше­му горо­ду. — Дру­зьям? Недру­гам? — Сосе­дям. — Твои люди дру­жи­ли со сво­и­ми сосе­дя­ми? — Одни назы­ва­ли нас ноч­ны­ми чудо­ви­ща­ми. Дру­гие назы­ва­ли нас вест­ни­ка­ми рас­све­та. Мы навсе­гда оста­нем­ся кла­ном духо­вид­цев. — Какие кла­ны были сосед­ни­ми? — Клан Силы и клан Разу­ма. Клан Зем­ли и клан Огня. — Огонь и Зем­ля были бла­го­дар­ны детям Вет­ра? — Мы не жда­ли бла­го­дар­но­сти. Мы дари­ли. Мы жили в мире. — Где жил твой народ? — Мой народ и я – одно. Один дух. Город был тело. — Город жил в мире? — Потом появи­лась Она. Я Её сра­зу узнал. Её невоз­мож­но не узнать. — Ты знал Её все­гда? — Она – искус­ни­ца обли­чий. Но Она все­гда – Она и толь­ко Она. — Веч­ная незна­ком­ка? — Веч­но род­ная. — Она тво­ей кро­ви? — Нет. — Она тво­е­го рода? — Нет. — Она тебя роди­ла? Это Она тебя роди­ла? — Нет. — Она роди­лась вме­сте с тобой? Её поро­ди­ли твои роди­те­ли? — Не уве­рен. — В чём ты уве­рен? — Она из дру­го­го кла­на, но Она род­ная. — Чем? Чем Она так род­на? — Толь­ко с Ней я могу поро­дить Нечто. Толь­ко с Ней я могу создать свой соб­ствен­ный Род. — И Она появи­лась? — Я встре­тил Её утром. Пере­до мной была пло­щадь – огром­ная, пустын­ная, выстлан­ная глад­ки­ми кам­ня­ми. Ино­гда кла­ны соби­ра­лись на пло­ща­ди и гово­ри­ли мне о сво­их жела­ни­ях. Клан Огня устра­и­вал на пло­ща­ди ярмар­ки и празд­не­ства – чади­ли фей­ер­вер­ки, тре­ща­ли хло­пуш­ки. Клан Зем­ли раз­во­ра­чи­вал перед мои­ми гла­за­ми побед­ные шествия – под­ни­ма­лась пыль, гро­хо­та­ли каб­лу­ки. После при­хо­ди­ло утро. После при­шла Она. Сгу­сти­лось обла­ко тума­на. Выпа­ли капель­ки росы. Рас­цве­ли ручьи све­те­лья. Она при­шла, обла­чён­ная свет­лы­ми кап­ля­ми. Она ска­за­ла: «Ты и я – мы поро­дим сия­ние. Мы поро­дим сия­ю­щий народ». — Она была вождём кла­на? — Она все­гда жда­ла вождя. — Она при­ве­ла народ? — Она при­ве­ла жаж­ду­щих родить­ся. — Она оку­та­ла твое серд­це сме­хом? — Она и я – мы ста­ли мако­вым буто­ном, пол­ным крас­но­го вина, улы­бок и песен. — Из буто­на родил­ся ребё­нок? — Я извлёк из цвет­ка имя. — Имя ребён­ка? — Моё имя. — Она ста­ла кня­ги­ней тво­е­го наро­да? — Мои люди не были моим наро­дом. Мои люди были моим кла­ном. Мои люди были оби­та­те­ля­ми мое­го горо­да. Я был их вождём. — Твои люди про­дол­жа­ли стро­ить хра­мы? — Мои люди при­зва­ли меня в пол­день, когда роса ста­ла паром, когда пар стал небом, когда Небо ста­ло женой Солн­ца. — Они сверг­ли тебя? — Они будут со мной до Смер­ти. — Они жда­ли чуда рож­де­ния све­та? — Они ска­за­ли, что жена сол­неч­но­го вет­ра и мать раду­ги ста­ла налож­ни­цей вул­ка­на и любов­ни­цей костро­пля­са. — Ты отрёк­ся от кла­на? — Я – клан. Я вер­нул­ся на пустырь покоя. — Твой клан так мудр, что зна­ет прав­ду? — Я уви­дел, как вла­га про­са­чи­ва­ет­ся в зем­лю, зачи­ная цве­ты стра­сти, как вски­па­ет, испа­ря­ясь в бла­жен­ству­ю­щее небо, под язы­ком огня. — Ты убил цве­ток стра­сти? — Она ска­за­ла: «Жела­ю­щим родить­ся нуж­на сила всех трёх вождей». — Ты отрёк­ся от сво­е­го име­ни? Неуже­ли ты отрёк­ся от сво­е­го име­ни? Поче­му ты отрёк­ся от сво­е­го име­ни? — Я – клан. Я – закон. Я – тра­ди­ция. Я – обряд. Я – вера. Кто, кро­ме меня, дви­нет в доро­гу сол­неч­ный ветер? — Кост­ры и зем­ле­тря­се­ния раз­ру­ши­ли город? — Я иду по горо­ду и гово­рю: «Здесь дол­жен быть храм», – и храм есть. — Кто, кро­ме тебя, родит сия­ю­щий народ? — Я ста­ну вождём сия­ю­ще­го наро­да, когда все кла­ны при­дут воз­во­дить свод све­та. — Ты гово­ришь о вла­сти? — Я гово­рю о люб­ви.

…город как город…

Город как город – один из мно­гих. Три клад­би­ща: на двух рос­ли дере­вян­ные кре­сты, на глав­ном – мра­мор­ные изва­я­ния в память геро­ям улич­ных битв. Две церк­ви, один храм, мечеть, сина­го­га, кир­ха – всё как вез­де. Три теат­ра – дра­мы, коме­дии и куколь­но­го абсур­да. Один цирк. Обра­зо­ва­тель­ные учре­жде­ния? Инсти­ту­тов не было, это факт. Толь­ко ака­де­мии: газа и неф­ти, меди­ци­ны, педа­го­ги­ки, тех­ни­ки, эко­но­ми­ки и финан­сов, сель­ско­го хозяй­ства, управ­ле­ния и юрис­пру­ден­ции, изящ­ных искусств – неза­чем рвать­ся в чужие края на поис­ки сокро­вен­ных тайн. Дипло­мы выда­ва­лись исправ­но, восемь тысяч в год. Новые спе­ци­а­ли­сты обу­ча­лись нау­ке про­пи­та­ния себя люби­мых, ста­рые – пере­се­ля­лись на клад­би­ще: уго­ва­ри­вать нико­го не при­хо­ди­лось. Город оста­вал­ся веч­но моло­дым. Жуж­жа­ли само­лё­ты, урча­ли поез­да, искри­ли трол­лей­бу­сы.
Пано­ра­ма жиз­ни посе­ле­ния была оче­вид­на каж­до­му из его оби­та­те­лей. Ино­гда огне­гла­зые люди хва­та­ли тороп­ли­вых про­хо­жих за рука­ва: «Ради чего всё это стро­и­лось, ради чего?». Основ­ная мас­са пеше­хо­дов не утруж­да­ла себя поис­ком отве­та: «Для наше­го бла­га, конеч­но, для бла­га». Бла­го? Тру­пы в под­во­рот­нях не залё­жи­ва­лись, точ­но. На пере­крёст­ках под
дождём никто не тан­це­вал, фокус­ни­ки по пло­ща­дям не бро­ди­ли. Люби­те­ли фокус­ни­чать коро­та­ли вре­мя жиз­ни на мно­го­ярус­ной госу­дар­ствен­ной даче с решёт­ча­ты­ми окна­ми.
Впро­чем, и люби­те­лей ост­рых вопро­сов, непри­знан­ных мест­ны­ми ака­де­ми­я­ми эйн­штей­нов и лоба­чев­ских, в город выпус­ка­ли ред­ко. Для про­ве­де­ния изыс­ка­ний ака­де­ми­ки предо­став­ля­ли им про­це­дур­ный каби­нет и ком­на­ту элек­тро­шо­ка в заго­род­ном пан­си­о­на­те. Прав­да, иска­те­лям отве­тов никто не постав­лял под­опыт­но­го мате­ри­а­ла, поэто­му экс­пе­ри­мен­ты погиб­шие талан­ты ста­ви­ли на себе.
Город как город – кляк­са на кар­те. Всё как у всех, кро­ме одно­го «но». На гео­по­ли­ти­че­ских сет­ках раз­ве­ду­прав­ле­ний и служб без­опас­но­сти над кляк­сой были над­ри­со­ва­ны жир­ная неф­те­кап­ля и пира­мид­ка монет, а рядом с ними – кро­хот­ные песоч­ные часы под бук­ва­ми «КГ». Золу­хин, при­быв в Степ­ной, пер­вым делом напра­вил­ся к быв­ше­му при­я­те­лю.
Евге­ньич! Алек­се­ич! Тем самым вет­ром, вет­ром пере­мен? Ветер пере­мен дует отто­го, что в Крем­ле голо­ва­ми кача­ют. Кра­сов­ский рас­хо­хо­тал­ся: «И чем силь­нее тря­сёт­ся голо­ва, тем кру­че сквоз­няк!» – осёк­ся, вспом­нив, что стар­ший Золу­хин ещё жив, несмот­ря на сме­ну пра­ви­тельств. Да и Олег в реги­о­ны – ни ногой, если толь­ко не… «Так чем вы при­ме­ча­тель­ны?» – Олег шаг­нул к стене, изу­з­о­рен­ной мери­ди­а­на­ми. – «Как в сту­ден­че­стве: кар­ты вме­сто обо­ев, кар­ты вме­сто денег…». «Ммм», – зажму­рил­ся Кра­сов­ский, заиг­рав паль­ца­ми, таса­нув незри­мую коло­ду.
«Прячь раз­да­чу!» – кри­ча­ли сосе­ди по обще­жи­тию, когда Кра­сав­чик и Выжи­га­тель вхо­ди­ли в ком­на­ту. Выжи­гом Оле­га про­зва­ли и за фами­лию, и за тол­стен­ные лин­зы очков, и за кое-что ещё – за спо­соб­ность видеть масть и досто­ин­ство сквозь рубаш­ку, сквозь внеш­ность, сквозь наря­ды и при­чу­ды. По юрфа­ку степ­нов­ской Ака­де­мии Пра­ва ходи­ла леген­да – при­ез­жие интер­ны, юрист и пси­хо­лог, повя­за­ли коро­ля мест­ных шуле­ров. Как? Эле­мен­тар­но. При­шли в
«Степ­ные огни» – так, мимо­хо­дом, всё ещё обмы­вая дипло­мы. Через час – душа нарас­паш­ку, кар­ма­ны навы­верт. За сосед­ним сто­ли­ком – длин­но­но­гое чудо, в ком­па­нии с крах­маль­ным ста­ри­каш­кой. Андрей, опро­ки­нув рюм­ку, кив­нул Оле­гу: «Смот­ри-ка. Я‑умляут. Я убер аллес, да и толь­ко». Под­сле­по­ва­тый ухва­тил про­бе­га­ю­ще­го офи­ци­ан­та, рявк­нул мед­ве­жьи: «Что за мане­ра? Поче­му сче­та пише­те мик­ро­ско­пи­че­ски­ми бук­ва­ми?». Ста­ри­каш­ка ввя­зал­ся:
«Моло­дой чело­век! Веди­те себя при­лич­но! Вы меша­е­те отды­хать все­му кру­гу!». Андрей успел при­гла­сить кра­сот­ку на вальс. Кто отка­жет тако­му кра­сав­чи­ку? Сквозь гро­хот оркест­ра, под ритм – да, он мой, да, пони­ма­е­те, да, он мой, нет, не опе­кун, вы пони­ма­е­те, надо ведь жить, он не жале­ет, ниче­го не жале­ет, а хочет­ся стра­сти, где же азарт? «Сего­дня, мы разо­рим его сего­дня, коро­ле­ва», – шеп­нул Андрей в инкру­сти­ро­ван­ное серь­га­ми мра­мор­ное ушко. – «Я выиг­раю всё, и тебя. Я коро­ную тебя кра­со­той». «Как вы сме­е­те?» – затряс­ся ста­рик, выслу­шав нашепт, и за сто­ла­ми вокруг при­го­то­ви­лись вско­чить креп­кие ребят­ки. – «Я не став­лю любовь на кон!». «Бои­тесь про­иг­рать?» – съяз­вил тол­сто­гу­бый очка­рик. Под­ня­лись в спеш­но сня­тый номер. Сле­пень­кий шумел, пых­тел, отду­вал­ся, опу­сто­шая бумаж­ник. Ста­ри­чок поти­рал ладо­шки. В кори­до­ре кре­пы­ши ухмы­ля­лись, слу­шая сквозь дверь вопли кра­сав­чи­ка: «Опять! Гос­по­ди, как ты поз­во­ля­ешь?». Огневлас­ка за спи­ной Андрея то зала­мы­ва­ла руки, то при­ни­ма­лась всхли­пы­вать, при­кры­вая гла­за рит­мич­но подра­ги­ва­ю­щи­ми паль­ца­ми, то погла­жи­ва­ла перст­не­вую коро­ну, то хохо­та­ла, часто-часто при­мар­ги­вая. Ста­рик выло­жил четы­рёх тузов. «Глу­по. Очень глу­по», – нази­да­тель­но про­мол­вил Золу­хин, и Кра­сов­ский выло­жил четы­рёх тузов, выдер­ну­тых из коло­ды ещё в нача­ле игры. «Не в масть сыг­ра­ла, коро­ле­виш­на!» – отши­пел Андрей. – «Пой­дёшь за соуча­стие в мошен­ни­че­стве». Кре­пы­ши раз­бе­жа­лись – из лиф­та вышли люди в мун­ди­рах. Ни за какое уча­стие она, одна­ко, нику­да не пошла. Ста­ри­ка уве­ли, сняв пока­за­ния с поня­тых – груз­но­го очка­ри­ка и хруп­кой длин­но­нож­ки. Олег, вый­дя: «Запо­ми­на­ю­ще­е­ся откры­тие лич­но­го дела», – и… Плот­но при­крыл дверь. Наут­ро Андрей: «Выжи­га пер­во­го опро­сят для моей харак­те­ри­сти­ки», – вце­пил­ся в тря­су­щу­ю­ся труб­ку, про­ши­пел: «Не посме­ешь! Не вспом­нишь, не узна­ешь, не слу­чи­лось с ней ниче­го, нет, нет, не…» – «Несо­вер­шен­но­лет­няя», – истле­ло пеп­лом. – «Мне крап­лё­ные зна­ком­ства не нуж­ны, сэр. Рас­пре­де­ле­ние в про­вин­цию. На боль­шее не рас­счи­ты­вай», – выжгло, отзо­ли­лось… Пепел памя­ти.
Зло­пы­ха­те­ли пусти­ли слух, что на зачё­тах Кра­сов­ский пере­дёр­ги­ва­ет биле­ты. «Давай я вылов­лю», – пред­ло­жил Олег, блес­нув лин­за­ми. С пароч­кой андрю­хи­ных одно­курс­ни­ков попил пив­ка. Ещё пароч­ке добыл через отца зака­зы из спец­рас­пре­де­ли­те­ля. Зашёл на пере­ме­ну меж­ду лек­ци­я­ми. Посто­ял поодаль, вгля­ды­ва­ясь в гого­чу­щую тол­чею. Тихо про­шеп­тал: «Про­зрач­ные люди. Какие вы все про­зрач­ные, хруп­кие», – про­тис­кал­ся к дру­гу, тро­нул за пле­чо: «Вон он, пра­вед­ник твой. Вон тот, ост­ро­гла­зый, угрю­мый, с потёр­тым порт­фе­лем, в поно­шен­ных джин­сах». На сле­ду­ю­щем зачё­те Андрей сел поза­ди нена­вист­ни­ка и стал потрес­ки­вать новень­кой коло­дой. Порт­фель­ник, вый­дя на вызов, тере­бил брас­лет часов: сщёл­ки­вал, рас­щёл­ки­вал: в ушах ещё сто­ял тихий треск – при­па­дал к сто­лу, оти­рал лоб. «Не мучай­тесь», – пре­по­да­ва­тель лени­во поста­вил чёр­точ­ку в зачёт­ке. – «Сво­бод­ны. На- сов-сем». Андрей, подой­дя к учи­те­лю, попе­ре­ми­нал­ся с ноги на ногу. «Что с вами слу­чи­лось?» – округ­лил гла­за доцент. «Да так», – рас­сме­ял­ся Андрей, сло­жил биле­ты в стоп­ку, раз­ме­тал по сто­лу, при­жал один паль­цем, втя­нул в лодоч­ку ладо­ни, пере­вер­нул руку, пока­зав верх­ний листок. При­кры­тая бумаж­ка жгла ладонь. «Гото­вы отве­чать?» – зев­нул пре­по­да­ва­тель, вяло лист­нул жур­нал, про­гля­ды­вая кра­сов­ские пятёр­ки. Андрей, вый­дя из ауди­то­рии, про­смот­рел зачёт­ку, вздох­нул: «А ведь и прав­да! Мог бы не напря­гать­ся». По при­выч­ке затрень­кал кра­ем кни­жеч­ки, опом­нил­ся, хохот­нул, отпра­вил­ся к Золу­хи­ну хва­лить­ся. Само собой, сощу­рил­ся: «А как ты его вычис­лил?». «Как таб­ли­цу умно­же­ния.
Три, два­жды два, шесть», – выдох­нул Олег на лин­зы, про­тёр – ни пылин­ки, ни пят­ныш­ка: про­зрач­ный мир! – «Умно­му доста­точ­но оче­вид­но­го. Это Ниц­ше. И толь­ко дурак бого­тво­рит очки. Это моё»…
Золу­хин топ­тал­ся у кар­ты, бла­го­душ­ный мед­ведь: «А что зна­чит «КГ»? Вре­мя кило­грам­ма­ми меря­е­те? Пере­про­из­вод­ство часов?». Андрей под­вёл ста­ро­го дру­га к окну. Город как город, толь­ко посре­ди бело­снеж­ных высо­ток – чёр­ная баш­ня под­пи­ра­ет небо, обвис­шее туча­ми.
Радио про­пи­ща­ло две­на­дцать раз. На вер­хуш­ке баш­ни засу­е­ти­лись свет­ляч­ки. Искор­ки сли­лись в свер­ка­ю­щий шар. Андрей ука­зал вниз, на про­спект. На всех пере­крёст­ках горел крас­ный све­то­фор. Про­хо­жие оста­нав­ли­ва­лись, под­тал­ки­ва­ли друг дру­га, вытя­ги­ва­ли руки в сто­ро­ну сия­ния. Шар зашур­шал. По огнен­ной плён­ке стек­ли две­на­дцать синих линий.
Вспыш­ка! Бутон лоп­нул, рас­ки­нул часо­вые лепест­ки. Над горо­дом про­ле­тел изящ­ный рокот:
«грро­оммм», – и дол­го в воз­ду­хе тая­ло: «оммм», – и поче­му-то чуди­лось, что сто­ишь там, на вер­шине, наедине с небом, в цен­тре свет­ло­го цвет­ка, и вре­мя тебя уже не каса­ет­ся… Баш­ня погас­ла. Све­то­фо­ры позе­ле­не­ли. Город вновь заклу­бил­ся раз­но­шёрст­ным гомо­ном.
Контр­раз­вед­чик всплес­нул рука­ми: «Но как?! Атмо­сфер­ное элек­три­че­ство, нако­пив­ший­ся корон­ный раз­ряд, плаз­ма шаро­вой мол­нии, это всё ясно, но как?! Как он это сде­лал?» – и рас­те­рян­но уста­вил­ся на пси­хо­ло­га. «Я ж не физик. И какая, вооб­ще, раз­ни­ца?» – ото­звал­ся Олег, листая досье часов­щи­ка. – «Глав­ное – что он хотел этим ска­зать. Надо его при­влечь», – Золу­хин про­смат­ри­вал вырез­ки из газет – ни одной фото­гра­фии! – «Пла­ка­ты с его порт­ре­том под лозун­гом: я выби­раю новое вре­мя! Или: пере­ве­ди часы на новую жизнь! Или…». Андрей ото­звал­ся с под­окон­ни­ка – чёр­ный нежен­ка на облач­ных пери­нах: «При­вле­ки-при­вле­ки!
Ходя­чий ужас, напо­ми­на­ю­щий о вре­мен­но­сти все­го живо­го». «Поче­му ужас?» – Олег кив­нул кому-то, заме­тив на пол­ке под сто­леш­ни­цей стоп­ку нерас­пе­ча­тан­ных колод. «У него всё лицо в шра­мах. Пере­вёр­ну­тые пяти­ко­неч­ные звёз­ды – на лбу, на щеках, всю­ду», – Кра­сов­ский огла­дил чуть ли не поли­ро­ван­ный под­бо­ро­док. «Отку­да?» – вздрог­нул спе­ци­а­лист по поли­ти­че­ско­му ими­джу, захлоп­нув пап­ку, пред­ста­вив чудо­ви­ще с часо­вы­ми плош­ка­ми вме­сто глаз. «С вой­ны», – Кра­сов­ский скольз­нул по маха­го­но­во­му пар­ке­ту к боль­шо­му зер­ка­лу пря­мо напро­тив тяже­лен­ной дубо­вой две­ри – посе­ти­те­ли, с тру­дом отво­рив, вой­дя, начи­на­ли сму­щать­ся, оправ­лять­ся, пря­тать гла­за, суту­лить­ся, иско­са погля­ды­ва­ли то на своё отра­же­ние, то на сме­шин­ки в зрач­ках хозя­и­на каби­не­та… При­сел на кра­е­шек сто­ла перед зер­каль­ной глу­бью, полю­бо­вал­ся кар­ман­ной гор­до­стью: цифер­блат – круг­лый мато­вый щит с над­пи­сью на латы­ни «С ним или на нём», стрел­ки – пере­кре­щён­ные мечи. Пока­зал Оле­гу гра­ви­ров­ку – Der Shatten Master, Мастер-Тень. Пока Золу­хин тяже­ло взды­хал, взве­ши­вая на ладо­ни тяже­ло­ва­тую сереб­ри­стость, Кра­сов­ский, при­крыв гла­за, моно­тон­но буб­нил: «Карл Грюнд, уро­же­нец посёл­ка рус­ских нем­цев Пре­то­рия Степ­нов­ской воло­сти. В дей­ству­ю­щую армию не при­зы­вал­ся. По сооб­ра­же­ни­ям без­опас­но­сти в июне сорок пер­во­го пере­ве­дён с поста глав­но­го инже­не­ра Степ­нов­ско­го неф­те­ком­би­на­та на долж­ность началь­ни­ка колон­ны меха­ни­за­то­ров сов­хо­за Пре­то­рия. По неуста­нов­лен­ным моти­вам совер­шил побег на фронт. Был обна­ру­жен в сорок чет­вёр­том в авиа­ци­он­ной эскад­ри­лье «Нор­ман­дия-Неман», где слу­жил коман­ди­ром взво­да тех­ни­че­ско­го обслу­жи­ва­ния. Был похи­щен немец­ки­ми
дивер­сан­та­ми и выве­зен в Гер­ма­нию. Геста­пов­цы попы­та­лись его завер­бо­вать, плю­ну­ли, порва­ли лицо на звёзд­ный флаг, неде­лю вози­ли на гру­зо­ви­ке по Бер­ли­ну и ора­ли: «Смот­ри­те на пре­да­те­ля нации!». Олег трях­нул вихра­ми, заело­зил ладо­ня­ми по вис­кам, слов­но что-то сма­хи­вал, смы­вал, и: «А что потом?». «А потом ниче­го досто­вер­но неиз­вест­но», – под­тя­нув спи­ну, офи­цер удив­лён­но взгля­нул на одут­ло­ва­то­го, обмяк­ше­го в крес­ле. Помрач­нел, сощу­рил­ся, стрях­нув пылин­ку с звёзд­но­го пле­ча: «Ниче­го, кро­ме того, что у Герин­га нашли камин­ные часы рабо­ты неко­е­го Кар­ла Шат­тен­грос­са, Стар­че­ской Тени. Хит­ро­ум­ные часи­ки – зем­ной шар с осью в Бер­лине, вме­сто стре­лок – сва­сти­ка: парит над Евро­пой и очер­чи­ва­ет кон­тур Новой Свя­щен­ной Рим­ской Импе­рии. Если часы выста­вить на солн­це, то тень сва­сти­ки накры­ва­ет ещё и Аме­ри­ку и поло­ви­ну Азии. Такая вот уди­ви­тель­ная тень». «А Грюнд при­чём?» – Олег про­тя­нул сереб­ря­ный щит обрат­но, поба­ра­ба­нил паль­ца­ми по бук­ле­ту, накле­ен­но­му на облож­ку пап­ки: «Тихий Час», мелень­ко «Дизайн АЛ», на шел­ко­ви­стой тьме тяжё­лая чёр­ная кап­ля пада­ет в чёр­ное зыб­кое маре­во, шел­ко­гра­фия, тис­не­ние, непло­хо-непло­хо. Поба­ра­ба­нил опять. Вспом­нил: «Андрей Евге­нье­вич Кра­сов­ский. Осо­бен­ность опре­де­ле­ния вины – необ­хо­ди­мость осо­зна­ния. Док­тор­ская дис­сер­та­ция».
Повто­рил: «Грюнд при­чём? Не слы­шишь?». «Что-что?» – в зер­ка­ле, кро­ме Андрея, вид­нел­ся кто-то ещё. Кра­сов­ский про­шёл вдоль все­го сто­ла. Задви­нул сту­лья, высво­бо­див про­ход.
Вер­нул­ся. Встал перед стек­лом, ощу­пал пере­но­си­цу, ску­лы, под­бо­ро­док, про­бор­мо­тал: «Как буд­то всё наобо­рот», – про­тёр стек­ло рука­вом. – «А Грюнд ни при чём, толь­ко в совет­ском филь­тра­ци­он­ном лаге­ре для быв­ших плен­ных к звёз­дам доба­ви­лись сва­сти­ки», – и при­брал от Золу­хи­на пух­лую пап­ку. Олег потя­нул­ся, насла­жда­ясь забе­гав­ши­ми по коже искра­ми, насла­жда­ясь нахлы­нув­шим: «Не при­хо­ди­лось боль­ше чужую любовь на кон ста­вить?».
Отра­же­ние колых­ну­лось. Кра­сов­ский при­гля­дел­ся – из глу­би­ны всплыл ледя­ной,
жест­ко­гла­зый. – «Но зато у него есть сек­ре­тарь, лич­ность настоль­ко же мрач­ная, но чуть
более сим­па­тич­ная», – за спи­ной у зер­каль­но­го незна­ком­ца мая­чил такой зна­ко­мый жен­ский силу­эт… «На меня чем-то похож», – и лунин­ский порт­рет ухмыль­нул­ся, отсту­пил в глубь каби­не­та, пома­нил за собой. Андрей под­жал губы, пока­чал голо­вой, не отво­дя глаз от тан­цу­ю­щей на сто­ле зла­то­влас­ки: «Нет. Я её даже не тро­нул». Олег под­гля­нул под сто­леш­ни­цу, на поблед­нев­ше­го Андрея, на стоп­ку колод, на Андрея, под­нял­ся: «Итак, мы в игре. Ты поста­вил на себя, у меня дру­гой кан­ди­дат. Ника­ко­го мух­ле­жа. Нуж­ны козы­ри – игра­ем на пару. Пока, до встре­чи. С зер­ка­лом – хоро­шая задум­ка». Луни­но­по­доб­ный невидь про­пу­стил Оле­га впе­рёд, у две­ри обер­нул­ся, опять пома­нил, исчез за две­рью. Андрей остал­ся наедине с тан­цу­ю­щей деви­чьей тенью. При­бли­зил­ся к стек­лян­ной гла­ди, ощу­пал раму. За окном стре­ла баш­ни, вон­зён­ной в небо, покач­ну­лась. Рявк­нул теле­фон, и меха­ни­че­ский голо­со­и­ми­та­тор отщёл­кал: «Кра­сав­чик, сни­ми с часов­щи­ка жуч­ки. Пар­ня не тро­гай!»…

Город как город. В сте­пи мно­го таких горо­дов. Но если хоти­те взгля­нуть на баш­ню –
при­ез­жай­те! Клад­бищ, каба­ков и церк­вей хва­тит на всех.

…прозрачный мир…

Пере­дох­нуть уда­ва­лось ред­ко. Впро­чем, ни жало­вать­ся на загру­жен­ность, ни, тем более, воз­му­щать­ся не име­ло смыс­ла – Олег сам же и орга­ни­зо­вал сума­сшед­ший режим, рабо­ту в рит­ме оза­ре­ний и вдох­но­ве­ния. Никто из коман­ды не мог ска­зать, во сколь­ко зав­тра надо
явить­ся в штаб: что-то-при­мер­но-навер­ное-око­ло-неко­то­ро­го-часа. Сото­вые теле­фо­ны
раз­да­ли всем, часы в наше вре­мя есть у каж­до­го: не вол­нуй­ся, не спе­ши, не торо­пи свой срок
– жди звон­ка от Маэст­ро, пар­ти­ту­ру пере­ме­ще­ний зака­зы­ва­ет он. Преж­де чем начать
наби­рать номер, Олег под­хо­дил к окну – что­бы видеть, как вни­зу текут меж домов люд­ские ручей­ки. Вот, сей­час – послед­нее каса­ние послед­ней кноп­ки – и от одной из редак­ций рва­нёт авто­мо­биль. Дру­гое соче­та­ние кла­виш – и про­тив люд­ско­го тече­ния вывер­нет курьер.
Вече­ра­ми его пыта­лись при­гла­сить на пред­став­ле­ния мест­ных теат­ров или в мод­ный ресто­ран. Олег отне­ки­вал­ся, и с реклам­ным спис­ком музы­каль­ных мага­зи­нов, намур­лы­ки­вая люби­мые тем­ки, отправ­лял­ся за новы­ми дис­ка­ми. Лена не спра­ши­ва­ла лиш­не­го, цело­ва­ла груст­но­го мед­ве­ди­сто­го Оле­жон­ку в макуш­ку, и вечер ста­но­вил­ся золо­тым. Хоро­шее вино води­лось и в мага­зи­нах – прав­да, Олег, по уве­ре­ни­ям про­дав­цов, неиз­мен­но ока­зы­вал­ся «пер­вым за мно­гие годы цени­те­лем такой доро­гой, такой ред­кост­ной мар­ки напит­ка», и вооб­ще – эта мар­ка выстав­ле­на не совсем на про­да­жу, а, как бы, пони­ма­е­те, для пре­сти­жа, для ими­джа, но… «Да, пони­маю. В созда­нии ими­джа я кое-что пони­маю», – скром­ни­чал Олег.
– «Так что – но?». Но такой исклю­чи­тель­ный слу­чай! Даже не при­хо­ди­лось пока­зы­вать удо­сто­ве­ре­ние… Если мож­но наку­пить вкус­ня­тин, если Лени­ще жале­ет, что не ста­ла кули­на­ром – зачем нуж­ны жую­щие лица вокруг? При­я­те­лей – а кто не хотел стать совет­ни­ку губер­на­то­ра при­я­те­лем? – мож­но было пере­при­гла­сить к себе, и Олег вска­ки­вал из-за сто­ла:
«А вот я сей­час вам кое-что новень­кое вклю­чу! А? Како­во?». И при­я­те­лям, конеч­но, тако­во… Как жить, когда в при­я­те­ли наби­ва­ет­ся вся Рос­сия?
Пере­дох­нуть уда­ва­лось ред­ко. Олег про­тя­ги­вал тяжё­лую от нулей купю­ру оче­ред­но­му жур­на­ли­сту, довер­чи­во круг­лил гла­за: «Ещё? Ещё?» – и вдруг взры­ки­вал: «Сэр, имей­те совесть!». «Курс дол­ла­ра уже сме­нил­ся!» – раз­ма­хи­ва­ло дик­то­фо­ном оче­ред­ное нечто. – «Я тре­бую ком­пен­са­ции в руб­лях!». Мед­ве­ди­стый наду­вал щёки: «Охо-хо! А может, вам в среб­ре­ни­ках выдать?». Он назна­чал полу­ча­те­лям «ком­пен­са­ций» раз­ное вре­мя, и вер­но, в самую точ­ку – двое из одной газе­ты при­хо­ди­ли порознь. Отды­хать садил­ся опять перед окном – ветер натя­ги­вал стру­ны дере­вьев, пере­би­рал лист­ву, дале­ко в сте­пи кро­хот­ные неф­те­выш­ки рас­ка­чи­ва­лись в ритм. По пра­вую руку, сквозь «Око Маэст­ро», видел­ся весь штаб – все­го-то четы­ре гудя­щих ком­пью­те­ра, урча­щий ксе­рокс, пили­ка­ю­щий факс. «Ника­кие мы не выбор­щи­ки», – шутил Золу­хин, – «мы бро­дя­чие музы­кан­ты, кочу­ю­щий бала­ган. Какая нам раз­ни­ца – для кого играть, в каком горо­де? Но Музы­ка – это свя­тое».
Город как город, сюр­при­зов Олег не ожи­дал. На боль­ших собра­ни­ях ску­ча­ю­ще раз­гля­ды­вал юрко­гла­зых: «Решай­те сами. Мы уедем, вы оста­не­тесь, вам выби­рать – кому «Рек­ви­ем», кому оду «К радо­сти». Всё как вез­де – долж­но­сти, зар­пла­ты, нало­го­вые став­ки, фести­ва­ли и пике­ты, но баш­ня! Но этот луно­ход­ный тихо­ня! Уже и дверь в «суф­лёр­ку» демон­стра­тив­но при­кры­ли, а он хоть бы хны! Всё возит­ся с золу­хин­ским ноут­бу­ком. Про­бур­чал толь­ко:
«Сум­бур. Напрас­ная тра­та вре­ме­ни. Скром­ное оба­я­ние чеки­ста. Мас­ка Кра­сав­чи­ка. Став­ка –
чужая жизнь. Ну и что? Слу­хи о шаль­ной юно­сти, толь­ко и все­го. Ничем и никем не под­твер­жда­е­мые, надо заме­тить». «Закрой­те дверь, закрр­рой­те!» – рявк­нул Олег сек­ре­тар­ше. Желез­ный блок, удив­лён­но про­скри­пев, заму­ро­вал­ся. «Вы може­те пред­ло­жить нечто иное?»
- пора­зи­лись «суф­лёр­щи­ки». По ту сто­ро­ну «Маэст­ро­ва Ока» мура­вей­ник завист­ли­во кивал в сто­ро­ну луно­бра­за. «Орга­ни­зуй­те нечто вро­де очной став­ки меж­ду ним и одной из его
быв­ших любов­ниц. Абсо­лют­но неожи­дан­ная – для них – встре­ча. Жела­тель­но – в пря­мом эфи­ре. Полу­мрак, све­чи, душе­щи­па­тель­ная песен­ка… О пре­дан­ных любо­вях. Все соп­ли, коро­че». «Лор­ды и пэры, пояс­няю», – Олег схва­тил аж две сига­ре­ты, – «это­му, с поз­во­ле­ния ска­зать, мело­ди­сту пла­чу я, лич­но я. Андрей, спа­си­бо, вый­ди пока. Не оби­жай­ся», – и дол­го смот­рел сквозь «Око», как Лунин, осто­рож­но при­сев на кра­е­шек дива­на, еле шеве­ля губа­ми, хму­рясь, погла­жи­ва­ет безы­мян­ный палец. «Новый инстру­мент, новые тона», – решил Маэст­ро, и в одно из мут­ных утр чуть не сбил­ся с выбран­но­го тем­па друж­бы, выпа­лив спро­со­нья:
- Можешь пове­рить? У меня диа­гноз несня­тый.
- Ну и что? – пустил дым­ное колеч­ко при­сту­лив­ший­ся Лунин. – Я вче­ра Кня­зя Тьмы видел. На Кра­сов­ско­го похож.
- Не может быть, – Олег выста­вил вто­рую рюм­ку. – У Евге­ньи­ча раз­рез глаз не тот. За что выпьем?
- Что­бы Зем­ля опять впи­са­лась в пово­рот.
Дым рас­та­ял в сумер­ках, сумер­ки рас­тво­ри­лись в тумане, туман рас­се­ял­ся в дыме… Какая раз­ни­ца, чем дышать – сумер­ка­ми, дымом? За послед­ние пол­го­да Олег впер­вые курил не торо­пясь – слад­ки­ми, глу­бо­ки­ми, пья­ня­щи­ми затяж­ка­ми:
- Не‑а, Кра­сов­ский шулер, но на дья­во­ла не тянет.
- Обрат­ная сто­ро­на меня, – при­щу­рил­ся Лунин, и Золу­хи­ны сли­лись в Оле­га. – Всё то, чего я не достиг, чего мне не дано, о чём тос­кую, вклю­чая внеш­ность. За что диа­гноз?
Олег поперх­нул­ся:
- Нечто. Ты – это нечто. Обыч­но спра­ши­ва­ют «что за». За то, что в пять лет выучил­ся читать.
- Ну и что? Я в четы­ре года читал бук­варь вслух, наизусть. Перед сном, полу­шё­по­том, конеч­но, чтоб роди­те­лей не пугать.
- А в шесть я цити­ро­вал Боль­шую Совет­скую Энцик­ло­пе­дию.
- Ну и что? Я в шесть лет ста­вил опы­ты по вос­про­из­ве­де­нию север­но­го сия­ния в отдель­но взя­той кухне. Так за что диа­гно­зом награ­ди­ли?
- Ты счи­та­ешь, это нор­маль­но? Мы рос­ли нор­маль­ны­ми людь­ми? Поти­ше, сэр. До сего вече­ра не встре­чал чело­ве­ка, фыр­ча­ще­го двух­сот­дол­ла­ро­вым вис­ки. Счаст­ли­вый слу­чай!
- Спа­си­бо. Лест­но. При чём здесь нор­маль­ность? Может быть, в тебе умер­ли Брок­гауз и Евфрон?
- У меня диплом пси­хо­ло­га. Я луч­ше знаю, что нор­маль­но.
- Тебя выле­чи­ли? Ты изле­чил себя сам?
- Нет. Гово­рю же – диа­гноз не снят.
- Как тебе выда­ли сви­де­тель­ство о выс­шем обра­зо­ва­нии, если счи­та­ли тебя невме­ня­е­мым? Ах да! Я забыл про отче­ство.
- Не хами­те, сэр. Я вырос вопре­ки отче­ству, отнюдь не бла­го­да­ря.
- Инте­рес­ная кон­струк­ция пред­ло­же­ния.
- Склон­ность к язви­тель­но­сти – при­знак скры­то­го нев­ро­за. Вяло­те­ку­ще­го нерв­но­го рас­строй­ства.
- Ну… Спа­си­бо за диа­гноз. А тебе-то нра­вит­ся на себя наго­ва­ри­вать, Маэст­ро? При­пи­сы­вать себе боль и оби­ду на без­ли­кий, мут­ный, рав­но­душ­ный мир? Про­сто ты сам возо­мнил себя исклю­че­ни­ем из чело­ве­че­ства. Все про­зрач­ны, а ты неви­дим и непо­нят, да? Маэст­ро, дири­жёр мира – да?
Свер­чок-выклю­ча­тель. В зрач­ки — элек­три­че­ство.
- Алло! Да, это я бес­по­кою. Нашёл вам ново­го уче­ни­ка. Есть один све­жий необуз­дан­ный умник. Заме­ча­тель­но. Когда сес­сия?
Но тут толь­ко и раз­гля­дел гостя, в режу­щем све­те – сощу­рив­ший­ся зверь, зрач­ки впи­ва­ю­щий в гор­ло:
- Я сам выби­раю, когда и что мне делать. Не сто­ит счи­тать, что власть и день­ги реша­ют всё. Олег вздох­нул:
- Какой? Какой мир?
Темп выпра­вил­ся, мело­дия вос­крес­ла. Гость – опять отстра­нён­ный, на при­спу­щен­ном зана­ве­се век чита­ет соче­та­ния толь­ко ему види­мых лун и меся­цев:
- Про­зрач­ный мир. Про­зрач­ный и хруп­кий. Мож­но даже ска­зать – волок­ни­стый. Неви­ди­мые нити смыс­ла кое-где в жир­ном Ничто.
Запо­ло­нив­шая квар­ти­ру музы­ка не меша­ла, наобо­рот – всю ночь обсуж­да­ли, смо­жет ли Кра­сав­чик ото­мстить, если…

…неотвязные странности…

- Кто ска­зал, что муж­чи­на и жен­щи­на схо­дят­ся все­гда ради люб­ви?

Эль­за помор­щи­лась – слиш­ком мно­го стран­ных вопро­сов. Стран­ных и страш­ных.

- Ради чего же ещё? Ради люб­ви, ради сов­мест­но­го бла­жен­ства, обо­юд­но­го удо­воль­ствия.

Вни­зу мер­ца­ла река. В при­бреж­ном пар­ке нико­го не было – буд­ни. На пустых дорож­ках пля­са­ли тени листьев. Андрей, пере­гнув­шись через пара­пет, выгля­ды­вал что-то вдоль бере­га.

- Ради воз­мож­но боль­ше­го насла­жде­ния жиз­нью, есте­ствен­но, никто не поспо­рит, но мож­но ведь испы­ты­вать насла­жде­ние… От мести, напри­мер.

Обла­ка мчат­ся, как клу­бы пыли под кон­ни­цей чин­ги­зи­дов, лью­щей­ся сквозь степь. Толь­ко с ним видит­ся такое. Толь­ко с ним мир стал чудес­ным. Эль­за потя­ну­лась – как слад­ко! Рас­ка­лён­ный камень набе­реж­ной под пле­ча­ми, под напол­нен­ной тёп­лы­ми тока­ми тали­ей, и ниже… Жара про­ни­зы­ва­ет, что-то заки­па­ет внут­ри, в кро­ви, какая-то лава, неуто­ли­мая, как выска­зать ему? Раз­ве что в чужих сти­хах? Но не хочет­ся ни сти­хов, ни вопро­сов – толь­ко бы его паль­цы потек­ли по шёл­ку колен, про­ни­кая в таин­ки, и Эль­за, огнен­ное море, про­бе­га­ет ладо­шкой по всем сво­им вол­нам, к тём­но­му устью, и паль­чи­ки углуб­ля­ют­ся в самый шторм, не хочет­ся мыс­лей, к чёр­ту вопро­сы! Про­кля­тые мыс­ли ста­нут мучить потом, Гер­ман – кто он теперь? Сосед по посте­ли? Пусть шторм, и лун­ный дель­фин, не выгля­дев согля­да­та­ев, бро­са­ет­ся в бур­ля­щую, бело­пен­ную пучи­ну, в сто­ну­щее море, погру­жа­ет­ся в мер­ца­ю­щую вскри­ка­ми вла­гу, в радуж­ные кап­ли, но поче­му? Поче­му море никак не зато­пит непри­ступ­ные бере­га? Сквозь слё­зы, сквозь бурю брызг послы­ша­лись голо­са – слов­но гром гря­нул, твер­ды­ни рух­ну­ли, и море пере­ли­лось через края. Голо­са при­бли­зи­лись, и сквозь радуж­ную сте­ну на пло­щад­ку вышли двое, он и она, и море всхлест­ну­лось, и двое спеш­но отсту­пи­ли, скры­лись за топо­ли­ны­ми теня­ми, но всё уже, всё – Эль­за рас­та­я­ла в лун­ном маре­ве… Кто он, поче­му всё так вол­шеб­но? Эль­за не мог­ла налю­бо­вать­ся глу­би­ной его глаз – так, навер­ное, думал он. Не мог­ла выгля­деть: кто живёт на дне его зрач­ков, кто же сво­дит с ума? – так чув­ство­ва­ла она. «Счаст­ли­вая ты, Эль­ка! Ты све­тишь­ся вся», – пла­ка­ла цве­точ­ни­ца, но Эль­за гло­та­ла слё­зы: «Да уж, без­мер­ное сча­стье – сле­дить за каж­дым сво­им шагом, за каж­дым сло­вом, что­бы во сне не сболт­нуть лиш­не­го»… Но были вопро­сы, от кото­рых слов­но све­жий ветер омы­вал лицо – ста­но­ви­лось лег­ко дышать, и под серд­цем сно­ва начи­нал клу­бить­ся цве­точ­ный вихрь.

- То есть, всё было как в тумане? – отче­го он так обес­по­ко­ен? Взгляд мечет­ся, и он ладо­нью закры­ва­ет дро­жа­щие губы.

- Как в слад­ком ому­те, – толь­ко бы повто­ри­лось, опять бы забыть­ся в хоро­во­де искр.

- Обла­ка тек­ли, обла­ка кипе­ли, но мол­нии не было? – а за его гла­за­ми поче­му-то заста­и­ва­ет­ся лун­ная тина.

- Да, так и было, но потом появи­лись эти про­хо­жие, и всё слу­чи­лось, – и враз страш­ная слад­кая тяжесть при­ли­ла к ногам.

– Зачем ты меня муча­ешь?

- Нико­го не было, ты пони­ма­ешь, не было ника­ких про­хо­жих! – он вскрик­нул и вырвал руку из кап­ка­на паль­цев, всплес­нув ладо­нью ледя­ную вол­ну над серд­цем.

- Как – не было? Он – такой кра­сав­чик, и она – чер­но­гла­зая, воло­сы в косич­ках, как змеи, – нет ника­кой коро­ле­вы маков, вме­сто неё – про­сто Эль­за, про­сто нагая, дро­жа­щая, бес­по­мощ­ная девоч­ка.

- Тебе почу­ди­лось, что про­ис­хо­дя­щее уви­де­ли Он и Она, что тебе уда­лось сму­тить их про­ис­хо­дя­щим, и толь­ко тогда слу­чил­ся пол­ный при­лив.

Сколь­ко уже раз она пла­ка­ла у него на коле­нях? «Ты всю меня видишь, всю насквозь, меня бро­са­ет то в слад­кий ужас, то в радость, я не могу без тебя ни секун­доч­ки!». Андрей сце­ло­вы­вал сле­зин­ки, Эль­за зати­ха­ла, дет­ски­ми губа­ми иска­ла его несо­кру­ши­мой силы. Спрячь меня от стра­ха, я вбе­ру все­го тебя, все­го тебя с тво­им чудес­ным копьём – живи внут­ри, навсе­гда внут­ри, в шка­тул­ке сек­ре­тов, и вдруг дет­ским кула­чон­ком била в камен­ную грудь: «Где ты был все годы, где? Как ты мог не при­хо­дить, поче­му?». И толь­ко когда она засы­па­ла, опья­нев от слёз, лун­но­го сока и тихих напе­вов про тан­цу­ю­щую в лото­се – толь­ко тогда он вновь поз­во­лял себе зада­вать­ся вопро­са­ми. Всё про­ис­хо­ди­ло стран­но – сквозь насла­жде­ние встреч всплы­ва­ли дав­ние оби­ды, тай­ные стра­хи, за насто­я­щим сто­я­ло тём­ное, непо­нят­ное нечто – неви­ди­мый ткач, пря­ду­щий нити собы­тий. Андрей пытал­ся вызнать – поче­му всё про­ис­хо­дит так и толь­ко так, может ли про­лечь меж­ду ним и ней дру­гая нить, может ли? Она все­гда отво­ра­чи­ва­лась от него во сне, по-дет­ски свер­нув­шись клу­боч­ком, оста­вив его за спи­ной. Лапоч­кой нахло­пы­ва­ла вокруг, выис­ки­ва­ла лунин­ский луч, и зами­ра­ла, успо­ко­ив­шись. Одна­жды он спро­сил у её сна – тихо, на ушко: «Что ты нашла?» – и девоч­ка про­мур­лы­ка­ла, не раз­мы­кая век: «Тай­ну. Вол­шеб­ный меч. Мое­го защит­ни­ка. Мне с ним слад­ко», – Лунин обо­млел, наблю­дая, как она, купа­ясь в сон­ном маре­ве, дви­жет рукой, пыта­ясь вло­жить меч в свои нож­ны. «Как про­сто, слиш­ком про­сто», – и хмель­ным утром пере­ска­зал ей её ноч­ной морок: отец-настав­ник объ­яс­нял уче­ни­кам тай­ны гро­мад­но­го все­лен­ско­го зам­ка, и под его вол­шеб­ной указ­кой на без­звёзд­ной дос­ке высве­чи­ва­лись такие про­стые, такие таин­ствен­ные зна­ки – а после уро­ка она выкра­ла указ­ку, решив, что в ней муд­рость отца, и зако­па­ла её во влаж­ной, тёп­лой зем­ле, наде­ясь, что взой­дёт дере­во до солн­ца, дожи­да­ясь, когда в вет­вях неви­ди­мые пти­цы запо­ют мело­дию мело­дий. Эль­за не запла­ка­ла. Вос­хи­щён­но улы­ба­ясь, при­жа­лась к его ладо­ни щекой: «Ты один такой на всём све­те, луч­ше тебя уже не будет». Андрей, недол­го оста­ва­ясь в тишине оди­но­че­ства, подол­гу сидел над её фото­гра­фи­я­ми – поче­му она? При чём здесь пони­ма­ние? От неё веет тем самым, дол­го­ждан­ным – розо­вым тума­ном, колы­бель­ным напе­вом, плы­ву­щим поляр­ным сия­ни­ем, и да, и это тоже – слад­ко знать, что ты един­ствен­ный и непо­вто­ри­мый, что ты Непре­взой­дён­ный, но поче­му же море вски­ну­лось толь­ко при согля­да­та­ях, при при­зра­ках сви­де­те­лей? Но вме­сте… Тре­вож­ные вопро­сы посте­пен­но отсту­па­ли. Слов­но дети, пья­ные вос­тор­гом празд­ни­ка, купа­лись друг в дру­ге, забы­ва­лись друг в дру­ге, забыв про дру­гих, про камен­ные, без­жа­лост­ные бере­га, про камен­ное коле­со раз­ме­рен­но кру­жа­ще­го мира. Эти неот­вяз­ные стран­но­сти, вне­зап­но всплы­ва­ю­щие стран­но­сти – при­блуд­ные стран­ни­ки, вест­ни­ки про­шло­го – они всё же не дава­ли покоя, и даже сквозь розо­вый туман Андрей видел их – чёт­кие, без­жа­лост­ные, как малень­кие часо­вые мины, гото­вые сра­бо­тать при неосто­рож­ном каса­нии.

…вспышки…

Мол­нии вспы­хи­ва­ли всё реже. Эль­за нача­ла про­сить, потом и под­ска­зы­вать, потом и наста­и­вать. Теперь для слад­ких вспы­шек тре­бо­ва­лись осо­бен­ные при­кос­но­ве­ния, уже не любые, уже не все, и всё чаще ста­ла наста­и­вать на гру­бо­сти. Всё чаще ста­ла сво­ра­чи­вать­ся клу­боч­ком, вынуж­дая, что­бы имен­но так, меч в нож­ны без само­го мече­нос­ца, но Андрей мол­ча решил, что будет ина­че, что при­шла пора послед­не­го – немо­го – вопро­са.
Глу­бо­ки­ми бар­хат­ны­ми вече­ра­ми, пол­ны­ми откро­вен­ных тан­цев под хмель­ны­ми звёз­да­ми, пере­ул­ки и про­ход­ные дво­ры пусте­ли – кто-то отправ­лял­ся в реки сна, за золо­ты­ми рыб­ка­ми меч­та­ний, кто-то бро­дил по свер­ка­ю­щим про­спек­там в поис­ках раз­вяз­ных при­клю­че­ний – лучи­стые окна тём­ных дво­ри­ков ста­ли немы­ми сви­де­те­ля­ми того, как…

[Когда ее кри­ки, кри­ки чай­ки перед бурей на море, запо­ло­ни­ли собой пол­ночь, он рас­слы­шал в них всё, что про­си­лось на свет в бесе­дах в тем­но­те – слё­зы. Андрей про­шеп­тал: «Ты нико­гда не будешь толь­ко моей!» — и в без­дне рас­ши­рив­ших­ся зрач­ков уви­дел свою улуч­шен­ную копию, да, и оттолк­нул Эль­зу, рух­нув­шую навз­ничь: «Я ли это?»]

«Ты – хозя­ин мое­го тела, пер­вый и послед­ний вла­сте­лин». «Я здесь ни при чём. Я, мож­но ска­зать, вооб­ще – буду­щий потер­пев­ший», – Лунин вско­чил: кон­струк­ция выстро­и­лась, все шестер­ни вста­ли на место, всё теперь оче­вид­но. – «Пой­дём. Ты обя­за­тель­но долж­на попасть на бал зав­тра, про­сто обя­за­тель­но». Эль­за в ответ толь­ко глуб­же заку­та­лась в бар­хат­ный ворот­ник: «Если я пой­ду домой, то толь­ко за детьми. Они и ты. Я вас носи­ла под серд­цем, я поня­ла». И нако­нец-то уви­де­лось – в дро­жа­щем све­те фона­ря лицо его ста­ло совсем дру­гим, тем самым, един­ствен­но кра­си­вым, но теперь… Поко­рён­ным ли? Эль­за засме­я­лась, потя­ну­лась: «Возь­ми меня на руки. Хочу опять стать наив­ной девоч­кой. Пусть вер­нёт­ся ябло­не­вая вес­на!» – но Лунин, с чёр­ны­ми кра­те­ра­ми вме­сто глаз, пока­чал голо­вой: «После­зав­тра. Что ты ска­жешь после­зав­тра?».

…сок молний…

«Мно­го смер­тей будет», – ска­за­ла Инга, раз­ме­ши­вая в ста­кане сер­деч­ные кап­ли. «Не пугай, пожа­луй­ста», – Андрей, скор­чив­шись на посте­ли, счи­тал наплы­ва­ю­щие на лицо огнен­ные кру­ги. Дышать нечем, весь вечер сквозь степь под­би­ра­лись тучи – на элек­тро­стан­ции гото­ви­лись к авраль­но­му режи­му, в аэро­пор­ту отме­ни­ли выле­ты. «Смот­ри, что при­ро­да с тобой вытво­ря­ет», – Инга вста­ла на коле­ни у изго­ло­вья, вли­ла блед­но­му вла­гу в непо­слуш­ные губы, – «а ты ещё рабо­та­ешь от зари до зари», – элек­тро­стан­ция и аэро­порт, воз­дух и элек­три­че­ство: что-то томит, какое-то пред­чув­ствие, что? Воз­дух и элек­три­че­ство, воз­душ­ные искры. «Ну вот, полег­че. Дай же я тобой полю­бу­юсь», – уже мер­ца­ли далё­кие вспыш­ки – каким стран­ным ста­но­вит­ся её лицо: тем­но­во­ло­сая сне­гу­роч­ка, да, снег под пле­те­ни­ем мно­же­ства мел­ких коси­чек – в бли­ках мол­ний они слов­но дышат, пере­ли­ва­ют­ся – зме­и­стая теку­честь, обви­ва­ю­щая чёр­ные, непро­гляд­ные гла­за. «Демо­ни­ца, моя хруп­кая демо­ни­ца», – кото­рый год уже ему нра­вит­ся шеп­тать это?
Пока грюн­дов­ский любим­чик зано­во вычер­чи­вал обго­рев­ший счёт, счи­ты­вая с ксе­ро­ко­пии-обрыв­ка чёр­ные линии, Олег всё нали­вал и нали­вал, не мог успо­ко­ить­ся: «Сколь­ко? Сколь­ко чужих деву­шек выиг­рал?». Андрей всё отхо­ха­ты­вал­ся, но вдруг вспы­лил, шлёп­нул на стол порт­моне с инги­ным порт­ре­том в про­зрач­ном окош­ке: «Что ты при­вя­зал­ся? Я люд­ские судь­бы на кон не ста­вил нико­гда, не выду­мы­вай». «Ты уве­рен?» – Олег и не пьян вовсе, это очки заму­ти­лись. – «Ты чей счёт на этот раз при­та­щил? Ты кого раз­об­ла­чить пыта­ешь­ся? Это же наш кан­ди­дат!».
Кра­сов­ский осто­рож­но опу­стил рюм­ку, и вот этой вот улы­боч­кой сво­ей ледя­ной, за кото­рую жен­щи­ны меч­та­ли его при­ду­шить: «Твой, а не наш. Маэст­ро, ты не на ту пар­тию поста­вил». «Зна­ешь», – а Олег дав­но уже смот­рит на жизнь сквозь стек­ло, стек­ло хмель­но­го раз­ли­ва, –
«это ты, да и все вы – вы ста­ви­те на пар­тии, а меня инте­ре­су­ет сама пар­ти­ту­ра. Вам важ­но, в честь кого игра­ют гимн, а меня инте­ре­су­ет сама мело­дия».
Стук кла­ви­а­ту­ры в каби­не­те смолк. Кра­сов­ский под­нял­ся, при­го­то­вив­шись встре­тить своё лун­ное отра­же­ние, но – ниче­го. Кноп­ки опять заклё­ка­ли. Андрей при­крыл про­зрач­ную дверь и пере­сел бли­же к Оле­гу, что­бы видеть кори­дор – не кра­дёт­ся ли к поро­гу каби­не­та лунин­ская тень? «Не ста­нет он под­слу­ши­вать, не ста­нет», – вздох­нул Олег, и выта­щил бумаж­ник – хва­тит ли на послед­ний рас­чёт? «Ска­зал бы уж чест­нее», – Андрей зал­пом выглот­нул терп­кое, жгу­чее, – «ты насла­жда­ешь­ся интри­гой, а не резуль­та­том. Меня же вол­ну­ет выиг­рыш». «Стран­но», – поёжил­ся Олег, – «жари­ща, а меня зно­бит». «Ско­рень­ко рабо­та­ет, моло­дец», – Кра­сов­ский про­гля­дел чер­но­вую рас­пе­чат­ку. – «Не зря его Грюнд при­смот­рел. Что-нибудь рас­ска­зы­ва­ет?». «Часов­щик новый про­ект запу­стил», – Олег всё тянет, мед­лит, ско­рей бы Андрю­ха дочер­тил! – «Всех вас ждёт коро­на­ция безу­мия, как Лунин обе­ща­ет». «Наде­юсь, не бред какой-нибудь, вро­де две­ри в дру­гие миры?» – Кра­сов­ский и сам устал: каби­нет, квар­ти­ра, маши­на, сон, рабо­та, сон, маши­на, каби­нет – а серд­це не пру­жин­ное. «Они раз­меч­та­лись вскрыть меха­ни­ку вре­ме­ни. Вер­нее, меха­низм вос­при­я­тия вре­ме­ни». «То есть?». «Под­хо­дишь ты на ули­це к слу­чай­но­му про­хо­же­му, спра­ши­ва­ешь, кото­рый час. Вме­сто отве­та тебе пока­зы­ва­ют скру­чен­ную часо­вую пру­жи­ну, под­клю­чён­ную к шесте­рён­кам», – Олег пред­ста­вил, как может сра­бо­тать «Люми­но­тавр»: пол­ный город пусто­гла­зых улы­бок. «Диле­тан­ты! Дере­вен­ские гении! Реши­ли рас­пла­стать душу на шесте­рён­ки!». «Мас­со­вый гип­ноз?» – утром от глав­но­го архи­тек­то­ра Андрею при­нес­ли гру­ду тубу­сов. Из пла­нов, смет и раз­ме­ток улиц понял толь­ко, что позд­но – уже зав­тра доро­ги нач­нут пере­кра­и­вать, что­бы лет за десять пере­стро­ить весь город, что­бы пути раз­ле­та­лись, как лучи, от цен­тра, от ядра, где вста­нет кры­тый лаби­ринт из чёр­но­го гра­ни­та – лаби­ринт, в кото­ром невоз­мож­но заблу­дить­ся. «Мас­со­вое про­буж­де­ние от тыся­че­лет­ней спяч­ки, как ста­рик пла­ни­ру­ет. Даёшь воз­врат к сред­не­ве­ко­вью за десять лет!» – Оле­гу толь­ко и оста­ёт­ся хлеб­нуть ещё: вдруг про­ект сра­бо­та­ет? – «Андрю­ха, мара­фо­нец ты золо­то­ру­кий!».
Лунин при­гла­дил кар­ма­шек пиджа­ка, в кото­рый еле втис­ну­лась тугая пач­ка, пере­тя­ну­тая резин­кой. При­сел к сто­лу, не спро­сясь. Так же мол­ча налил. Немед­лен­но выпил. Встал, ни на кого не гля­дя, снял дра­ко­ни­стую рубаш­ку, швыр­нул Оле­гу на коле­ни. Не ска­зал почти ниче­го, толь­ко дышал, как загнан­ный, с холод­ным при­х­ри­пом. Почти ниче­го, толь­ко выкрик­нул от поро­га: «Гром­ко! Слиш­ком гром­ко! Оглу­ши­тель­но шеп­че­тесь!»…
Воз­душ­ные искры, мол­ния, воз­дух, гром, гро­мо­от­вод, Лунин, Грюнд… Баш­ня! Андрей
бро­сил­ся на бал­кон. Инга тихо пошла сле­дом, со сле­за­ми при­шёп­ты­вая: «Что ты дела­ешь над собой, милый, как так мож­но?». При­льну­ла к пле­чу и отпря­ну­ла, не узнав – мело­вая ста­туя вытя­ги­ва­ла руку в сто­ро­ну неф­тя­ной баш­ни. Кра­сов­ский ещё удив­лял­ся, зачем это в поли­ро­ван­ных сте­нах высе­че­ны желоб­ки, по кото­рым стру­ят­ся бле­стя­щие, сустав­ча­тые
труб­ки – вот зачем, вот! Стеб­ли рас­ки­ну­лись – ске­лет цвет­ка. Над жер­лом баш­ни потрес­ки­ва­ли клу­бы спо­ло­хов. Рой небес­ных сверч­ков сгу­стил­ся в сия­ю­щий клу­бок, туча тяж­ко вздох­ну­ла: «Оммм», – и сталь­ной тюль­пан рас­цвёл. Меж­ду небом и зем­лёй, над кро­хот­ны­ми пес­чин­ка­ми люд­ских стро­е­ний тре­пе­та­ли лепест­ки воз­душ­но­го огня – все небес­ные соки тек­ли в чаро­дей­скую стре­лу, в камен­ный жезл, угро­жав­ший гро­зе рас­се­я­ни­ем. Гро­за, запу­тав­шись в лепест­ках, сми­ри­лась, выкрик­нув послед­нее про­кля­тье. Небо, отры­дав, затих­ло. Тюль­пан кру­жил­ся всё мед­лен­ней, мед­лен­ней, и вот весь мол­ние­вый сок стёк в зем­лю.
Тихая, про­зрач­ная ночь. Про­хла­да. Измо­рось звёзд. Андрей скло­нил­ся к бело­снеж­ной, вздра­ги­ва­ю­щей лилии, загля­нул в отра­же­ние луны в ноче­ва­тых зрач­ках. Тихий поце­луй – бла­го­сло­ве­ние уста­лых.

…свет в конце…

С ябло­не­вых веток пада­ли души­стые кап­ли. Посре­ди янтар­ных, смо­ли­стых волн – лёг­кие неж­но-зелё­ные струи. Карл сбро­сил капю­шон, под­ста­вил иссе­чён­ное лицо поце­лую яблонь. Андрей уже не боял­ся руб­цов: про­сто пред­ста­вил одна­жды, что это тени созвез­дий, и страх отсту­пил – при­шло почте­ние к отме­чен­но­му печа­тью неба.
- Ты разо­брал­ся со сво­ей безум­ной любо­вью? – ста­рик вдох­нул при­зрач­ное облач­ко – в кро­ви зашу­ме­ли виш­нё­вые вёс­ны.
- Зав­тра, толь­ко зав­тра, – отмах­нул­ся Андрей. То ли туман выпал, то ли… Вспом­нил­ся город: клет­ки улиц – дрес­си­ро­ван­ные зве­ри, выры­ва­ю­щие друг у дру­га хлеб и вино – поря­док
выжи­ва­ния, борь­бы за бла­го­устрой­ство отдель­но взя­той семьи.
- Зав­тра? – Карл черес­чур помо­ло­дел, даже шра­мы раз­гла­ди­лись. Андрей сжал под­ло­кот­ник крес­ла, гото­вясь вско­чить, выбе­жать за вра­чом. – Успо­кой­ся. Мне хоро­шо. Зав­тра? Ты научил­ся рас­пре­де­лять вре­мя зна­чи­тель­ных собы­тий?
Вер­ну­лось. Опять нахлы­ну­ло – свин­цо­вая тяжесть в пле­чах. Толь­ко-толь­ко зады­шал све­жим, от само­го тво­ре­ния живу­щим – опять нахлы­ну­ло: запа­хи про­ку­рен­ных ночей, гим­ны рас­тер­зан­ных про­сты­ней – весь этот чадом и льдом про­пах­ший город, неле­пый цирк воин­ству­ю­щих кло­унов…
- Ты пере­стал отве­чать на вопро­сы, тре­бу­ю­щие искрен­но­сти, – ста­рик уже сло­жил крес­ло, кив­нул, при­гла­шая в дом.
- Зав­тра я отве­чу на все вопро­сы мол­ча, – Андрей отка­зал­ся, остав­шись сре­ди стаи
свет­ляч­ков, кру­жа­щих воз­ле лун­но­го дис­ка. Карл, посто­яв на крыль­це, скрыл­ся в при­хо­жей. Вер­нул­ся с оде­я­ла­ми. Так и сиде­ли всю ночь, вды­хая звёзд­ную пыль­цу…

Зима выда­лась тяжё­лой. При­хо­ди­лось вста­вать в шесть утра, что­бы до вось­ми успеть спра­вить­ся с посто­рон­ни­ми зака­за­ми. Ел еду. Пил питьё. Курил табак. Час ухо­дил на поезд­ку до офи­са. До девя­ти – облож­ки, пла­ка­ты, бук­ле­ты. В две­на­дцать падал в постель. Немно­го отле­жав­шись, брал­ся за оче­ред­ной спец­за­каз. Жизнь по гра­фи­ку, по рас­пи­са­нию звон­ков в запис­ной книж­ке. На Новый год выбрал­ся… на бал­кон. Оки­нул без­раз­лич­ным взгля­дом город: желе­зо­бе­тон, асфальт, кир­пич – лёд, песок, соль. Отвер­нул­ся – к музы­ке.
Тихо под­пе­вал: «Сроу зи майнд зи диз­зап­пойн­теа…». Луч, выво­дя­щий из лаби­рин­та разо­ча­ро­ва­ний. Глаз скольз­нул по рас­пе­чат­ке тек­ста: «Pay no mind to the distant thunder,
Beauty fills his head with wonder, boy». Похо­ло­дел : «Услы­шал то, что хотел услы­шать». И уже мол­ча выслу­шал:

Then it comes to be that the soothing light
at the end of your tunnel
is just a freight train coming your way…

«Ты думал, это свет в кон­це тон­не­ля? Это поезд, иду­щий навстре­чу, пря­мо перед тобой – вот он…». Тихо про­шеп­тал: «Всё не то, чем кажет­ся» – и во сне уви­дел: Он и Она, кто отпра­вил его в ссыл­ку, без­воз­врат­но в мир, – живо­тво­ря­щее Солн­це и Луна, сия­ю­щая отра­жён­ным све­том, – а за их спи­ной: началь­ник родов, хозя­ин вре­ме­ни – неви­ди­мая тень, чёр­ный мастер. Все стрел­ки сов­па­ли.

…что-то с платьем…

Выскольз­нув из так­со­мо­то­ра, Эль­за, как обыч­но, заспе­ши­ла, сби­вая шаг, выста­вив впе­рёд пле­чи­ки, слов­но про­тис­ки­ва­лась сквозь тол­пу: ввин­чи­ва­лась, вкли­ни­ва­лась, про­би­ва­лась.
«Куда? Зачем?» – вста­ла посре­ди без­люд­но­го, уже гас­ну­ще­го про­спек­та. До явле­ния Гер­ма­на семье оста­ва­лось часов десять, не мень­ше. «Дорож­ки-доро­жень­ки», – никто не видел, как она доваль­си­ро­ва­ла до бесед­ки и опять замер­ла, – «дорож­ки. От жилья к жилью. От сна ко сну». Если бы это ска­зал Андрей, ввер­ну­ла бы: «От посте­ли к посте­ли», – но не до сме­ха.
Меж­ду небом и зем­лёй чер­но­ка­мен­ный ствол цвёл огнём. Эль­за напря­жён­но жда­ла, креп­ко схва­тив­шись рас­плёс­ну­ты­ми рука­ми за бру­сья бесед­ки, чем же всё кон­чит­ся. Ей пока­за­лось, что ствол выры­ва­ет­ся из зем­ли – вверх, и вверх, вот-вот прон­зит туч­ное обла­ко до глаз, до луны, но зем­ля не дрог­ну­ла, стер­жень погас. «И всё? Сто­и­ло гро­моз­дить такой гро­мо­от­вод!». Неко­то­рые окна ещё све­ти­лись, на асфаль­те – отсве­ты, жёл­тые клет­ки. «Клас­си­ки. Дорож­ки к Солн­цу, дорож­ки к сча­стью», – она не удер­жа­лась, всту­пи­ла в квад­рат. И вправ­ду – невер­ной дет­ской рукой отри­со­ва­ны линии. Марш­рут ока­зал­ся из тех, что назы­ва­ют на ребя­чьем язы­ке
«взрос­лый клас­сик»: с дву­мя конеч­ны­ми точ­ка­ми – Луна и Солн­це. Девоч­ки напра­во, маль­чи­ки нале­во.
«Где-то я об этом чита­ла, у како­го-то арген­тин­ца», – Эль­за, при­сев, поша­ри­ла по зем­ле в поис­ках камеш­ка – где он, про­вод­ник к сча­стью? Под­вер­нул­ся жестя­ной круг­ляк – пив­ная проб­ка. Эль­за хохо­та­ла без­звуч­но, зады­ха­ясь, сла­мы­ва­ясь попо­лам. Через двор про­шли,
дер­жась за руки, двое под­рост­ков: он – чёр­ный эле­гант­ник, она – в белом. «Боже, за что ты меня муча­ешь?» – про­ши­пе­ла сквозь зубы, нащу­пы­вая в сум­ке зажи­гал­ку…
Раз­ве с Гер­ма­ном в пер­вые меся­цы было ина­че? Были бело­снеж­ные мина­ре­ты Самар­кан­да, серый гра­нит Невы и мос­ков­ские мосто­вые. Были бесе­ды за пол­ночь и сто­ны до рас­све­та. С чего нача­лось? Витень­ка выбе­жал из ком­на­ты – к сосе­дям, котят посмот­реть. И нет, и нет его, боже, что слу­чи­лось? То самое: в общаж­ном кори­до­ре перед Вить­кой при­сел на кор­точ­ки лопо­ухий гро­мад­няк – нала­жи­вал неча­ян­но раз­дав­лен­ный гру­зо­ви­чок. «Инстру­мен­ты нуж­ны. Как дума­ешь, у мамы есть?». У мамы есть всё: у мамы сто зар­плат, мама сама дела­ет ремонт, мама любит джаз и рек­ви­ем Аль­био­ни. «А ещё», – маль­чон­ка огля­нул­ся, при­под­нял­ся к уху,
- «у мамы есть то, чего у нас с вами нико­гда не будет». «Да ты что?» – при­ло­жил палец к губам. – «Толь­ко нико­му об этом ни сло­ва. Твоя мама, выхо­дит, вели­кая вол­шеб­ни­ца».
Конеч­но, кол­ду­нья мако­вых полей, я даже знаю, как вас зовут. Хотя… Кто на факуль­те­те не слы­шал о Гер­мане Рай­хе? Он шаг­нул на порог и остал­ся на всю жизнь. На всю? Это и надо решить. Пора…
Через неде­лю комс­орг вызва­ла на лич­ную бесе­ду.
- Вы не про­сто нару­ша­е­те Устав обще­жи­тия, вы…
- Как вы ска­за­ли? – Эль­за, зеле­но­гла­зый мак, взве­я­ла лепест­ки пла­тья. – Жить сооб­ща? С вами поде­лить­ся?
- Как вам не стыд­но? – вски­пе­ла сухо­но­гая.
- Имен­но так и не стыд­но. Вы зави­ду­е­те?
Когда загу­дел весь сту­ден­че­ский улей… Что ж, тогда-то тем более она не мог­ла его отпу­стить. Слиш­ком мно­го вакан­сий на одно­го гения, что­бы поз­во­лить себе про­иг­рать кон­курс. И тём­ное чудо: оно тоже уже слу­чи­лось – в первую же ночь, в танц­пар­ке, под све­жи­ми звёз­да­ми. Такие ужас­ные, страш­но жили­стые руки, и лицо, пере­ко­вер­кан­ное аппер­ко­та­ми – но за ним чуди­лось, ожи­да­лось дру­гое, пре­крас­ное: такое недо­сти­жи­мое, маня­щее, непо­ко­рён­ное. С каж­дым вздра­ги­ва­ни­ем Эль­за сжи­ма­лась в капель­ку, обте­кая гро­ма­ду, про­па­дая под мощью, – и чёр­ный жар: толч­ка­ми под самое серд­це: «Знай же – неслом­ле­на, Ты, Ты, Ты не име­ешь зна­че­ния, Ты не сто­ишь стра­да­ний, со всем, со всем сво­им, сво­им вели­ко­ле­пи­ем, не сто­ишь одно­го ужас­но­го, гра­нит­но­го, камен­но­ба­шен­но­го, и все вы, знай­те – я, толь­ко, толь­ко я!»…
Наут­ро они про­гу­ля­ли лек­ции – пока­зы­ва­ли друг дру­гу люби­мые улоч­ки. Эль­за всё выры­ва­лась впе­рёд, под­тас­ки­ва­ла неспеш­но­го Гер­ма­на, серд­це беше­но билось, и он вдруг оста­но­вил­ся: «Не пой­дём здесь. Нехо­ро­ший дом», – и она при­дра­лась к помя­той рубаш­ке, к спу­тан­ной при­чёс­ке, кто-то выкри­ки­вал за неё: «Невоз­мож­но быть таким бес­по­ря­доч­но пере­пу­тан­ным!». Гер­ман выпу­стил тон­кие паль­чи­ки из ручи­щи, сму­щён­но потоп­тал­ся, и: «Хоро­шо. До вече­ра, коро­ле­ва». Она дол­го сто­я­ла перед «нехо­ро­шим домом» – шам­пан­ски­ми вече­ра­ми к нему под­ка­ты­ва­ли свер­ка­ю­щие авто­мо­би­ли, и люди с быст­ры­ми гла­за­ми вно­си­ли в подъ­езд пух­лые чемо­дан­чи­ки. Неко­то­рые выхо­ди­ли поша­ты­ва­ясь, при­дер­жи­вая тяжё­лую голо­ву, неко­то­рых выво­ди­ли под руки… Сто­я­ла дол­го. Он? Нет, Он там не жил.
Его лицо чуди­лось ещё дол­го, и, при­дя в себя, спеш­но зашто­рив­шись про­сты­нёй, Эль­за не реша­лась вклю­чить свет – чьё дыха­ние на посте­ли? Вдруг это Он? Такое сча­стье – Оно может быть толь­ко с Ним…
Гер­ман защи­тил кан­ди­дат­скую. Тянуть вре­мя не име­ло смыс­ла. Эль­за отзво­ни­лась раз и навсе­гда, выбро­сив блок­нот со спис­ком шаль­ных теле­фо­нов, и через девять с неболь­шим меся­цев Гер­ман не отсту­пил. «Пото­му что неку­да. Пото­му что не под­лец. Пото­му что всё рас­счи­та­ла вер­но – я, толь­ко я», – так ей при­гре­зи­лось. «Пото­му что, кажет­ся, я счаст­лив», – так улы­бал­ся Гер­ман.
И ста­ла ждать – ждать вече­ра­ми, когда он зара­бо­та­ет все пре­мии. Ни разу – вовре­мя. Ни разу
- как обе­щал. Чёр­ная пти­ца в клет­ке гру­ди кри­ча­ла: «Раз­бил­ся? Пожар?». Пред­став­ля­лось: иско­рё­жен­ное так­си, раз­ло­ман­ные пери­ла моста – неот­вяз­но. После три­ста како­го-то
ожи­да­ния рас­сме­я­лась: «Да чтоб это слу­чи­лось, нако­нец, про­па­ди всё про­па­дом!» – клет­ка отво­ри­лась, зады­ша­лось во всю грудь. В доме сно­ва появи­лись теле­фон­ные книж­ки: не то адре­са, не то шиф­ры слу­чай­ных созвез­дий… Ста­ли появ­лять­ся све­жие цве­ты. Нет, не к утру.
При­мер­но после ухо­да гер­ма­нят в шко­лу – вплоть до обе­да, всласть до обе­да, до воз­вра­ще­ния гро­хо­чу­щих ран­цев. Ран­цы, пена­лы, костюм­чи­ки, гал­стуч­ки – это свя­тое, пото­му что
гер­ма­нят­ки верят: у мамы сто зар­плат, мама любит горя­чий джаз и рек­ви­ем Аль­био­ни, мама – вели­кая вол­шеб­ни­ца, пото­му что у неё все­гда нахо­дит­ся то, чего нам хочет­ся, и даже то, чего у нас нико­гда не будет…
«Так сколь­ко мож­но тер­петь?» – про­шеп­та­ла Эль­за, и ста­ла под­ни­мать­ся по тём­ной лест­ни­це, на ходу сти­рая потё­ки туше­вых теней. Щёлк­нул ключ.
- Что у тебя с пла­тьем при­клю­чи­лось?
Гер­ман, ручи­щи, руко­ят­ка ножа, лез­вие. Цара­па­ет стол.
- Дождь.
Потё­ки теней. Руко­ят­ка ножа. Сумоч­ка. Пол. Рас­кры­лась от уда­ра.
- Пуго­ви­цы ниж­ние куда про­па­ли? В ушах лоп­ну­ла коме­та.
- Вер­ка новый диван купи­ла. Муж­ских же рук у нас нет.
Про­плы­ла в ван­ную. Кран, струя, ладонь, рас­пах­ну­тое пла­тье, три шага до смер­ти.
- Диван гряз­ный был? Зачем воду вклю­чи­ла? Коме­ты всё лопа­лись и лопа­лись.
- Сса­ди­ну поса­ди­ла.
Сумоч­ка, щип­чи­ки, жгну­ло желе­зо. Раз. Ещё раз. Ещё. Лоб в лоб.
- Про­сти. Если бы знал, порань­ше вер­нул­ся бы.
Эль­за обе­и­ми ладо­ня­ми упёр­лась в гра­нит­ные пле­чи – мельк­ну­ло: чужое окно, да, бесед­ка, да, ствол баш­ни, да, да, нико­гда, гра­нит­ные пле­чи, да, нет, нико­гда – вытолк­ну­ла гро­ма­ду. Пусти­ла воду в ван­ну. Из-под крыш­ки часо­во­го меда­льо­на тихонь­ко извлек­ла пол­но­лун­ную улыб­ку. Смя­ла, смы­ла. Три дня, что­бы най­ти цве­точ­ни­це новый диван.

…лезвия стрелок…

- Ты не вол­ну­ешь­ся? Гер­ман оста­но­вил­ся у кром­ки тума­на. Из тол­щи струй­ка­ми выстре­ли­ва­ли дым­ча­тые языч­ки. Гер­ман сунул руки в кар­ма­ны: — О чём вол­но­вать­ся? Из кипя­щей мглы доно­си­лись голо­са, звон бока­лов, глу­хо сто­на­ли смыч­ко­вые басы. Райх сщёлк­нул пылин­ку со фрач­но­го пле­ча: — Не о чем вол­но­вать­ся. Эль­за пошла вдоль облач­ной сте­ны, выис­ки­вая вход. «Опять, навер­ное, лунин­ские выдум­ки! Ниче­го не сде­ла­ет про­сто и ясно. Обя­за­тель­но надо всё оку­тать тай­ной заве­сой!» – она огля­ну­лась, но Гер­ма­на уже слиз­ну­ли языч­ки. — Как же «не о чем»? – Эль­за при­топ­ну­ла пар­чо­вым каб­луч­ком. – Я‑то ведь не вижу, как мне даль­ше быть! — Вот и встре­ти­лись! – рос­сыпь коло­ко­лят, и лунин­ская хри­пот­ца: — Нако­нец повстре­ча­лись! — Не дай Бог! – Эль­за ныр­ну­ла в омут­ную ворон­ку. «Где-то я всё это виде­ла», – но бежать нель­зя, нель­зя, пото­му что пеле­на пла­тья поз­во­ля­ет лишь плыть. «Как наку­ре­но! Дышать страш­но!» – Эль­за лебя­жьи­ми шаж­ка­ми дви­ну­лась меж­ду сто­ли­ков. В каж­дое лицо при­хо­ди­лось всмат­ри­вать­ся, ина­че оно тут же теря­лось в забы­тьи. Каж­дый взгляд при­хо­ди­лось вспо­ми­нать, ина­че он таял, остав­ляя под серд­цем ною­щую зано­зу. — То есть, ты пре­ду­пре­жда­ешь болезнь. Каким же обра­зом? Гово­рив­ший сидел спи­ной к про­хо­ду, отки­нув­шись на спин­ку рез­но­го тро­на, поло­жив обе ладо­ни на стол – упи­ра­ясь рас­плёс­ну­ты­ми рука­ми в край сто­ла. «Не может быть, это не я!» – Эль­за зажму­ри­лась. Удар не упал. — Самым обыч­ным обра­зом. Даю навы­ки само­об­ла­да­ния, – мед­ведь в очках, да и толь­ко! «Про него, кажет­ся, Лунин рас­ска­зы­вал», – Эль­за при­дви­ну­ла к себе сво­бод­ный трон, и толь­ко при­го­то­ви­лась спро­сить, но чёр­ное пят­но опе­ре­ди­ло: — Стоп! Само­об­ла­да­ние или уме­ние овла­де­вать жиз­нью? Навы­ки удо­вле­тво­ре­ния жела­ний или навык отре­че­ния от них? – на нём длин­ный бала­хон с гро­мад­ным капю­шо­ном. Лица не вид­но. Но голос! Голос – как из-под луны. — К чему ты кло­нишь? – мед­ве­ди­стый при­щёлк­нул паль­ца­ми, но Эль­за не ста­ла вгля­ды­вать­ся в при­зрач­но­го офи­ци­ан­та. У чёр­но­го – про­стор­ный рукав – вымельк­нул кости­стый цифер­блат. — Нет, поче­му ты укло­ня­ешь­ся от отве­та? — Я учу, – очка­стый при­встал, взмах­нул дири­жёр­ской палоч­кой во тьму. Такой мело­дии Эль­за ещё не слы­ша­ла: тём­но-том­ный, тягу­чий тре­пет – хоте­лось слить­ся с лун­ной тенью навсе­гда, гово­рить ею, слы­шать ею. – Я учу чело­ве­ка нахо­дить золо­тую сере­ди­ну меж­ду меч­той и дей­стви­тель­но­стью. Точ­но! Лунин назы­вал его Маэст­ро. — Мил­ли­о­ны меч­та­ют о веч­ном… про­шу про­ще­ния! Пожиз­нен­ном! О пожиз­нен­ном здо­ро­вье. И тыся­чи, несмот­ря на меч­ты, гиб­нут про­сто от грип­па, столб­ня­ка, оспы. Есть выход? Эль­за при­дви­ну­лась бли­же к строй­ной тени – вот бы при­льнуть, услы­шать гнев­ное серд­це. — Есть, – Маэст­ро про­дол­жал отсчи­ты­вать так­ты незри­мым голо­сам, – дав­но най­ден­ный выход. Про­ще про­сто­го – при­вив­ка. Эль­за: «Мы бы ста­ли еди­ным целым – навсе­гда Ты, навсе­гда Я», – вли­лась под тка­не­вую тьму, и звон­ко пере­би­ла оркестр: — Малая доза болез­ни? Маэст­ро накло­нил­ся, пыта­ясь загля­нуть в лицо гово­ря­ще­му. Эль­за глуб­же надви­ну­ла матер­ча­тый купол: «Не вый­дет! Никто нас не раз­ни­мет, никто не раз­лу­чит». Маэст­ро, насу­пив­шись: — Малая доза яда. Эль­за вздрог­ну­ла. Со сце­ны спу­стил­ся скри­пач, смыч­ком кос­нул­ся пере­лив­ча­то­го шёл­ка над её запястьем: «Это не я и не ты. Не сли­вай­ся с тенью». Эль­за отшат­ну­лась от тём­ной гро­ма­ды. Лунин вер­нул­ся к оркест­ру. Мело­дия потек­ла. Все голо­са спле­лись в ней: смех цве­точ­ни­цы, гер­ма­нит­ные над­сад­ные вопро­сы – гул­кие, бью­щие… Тень, даже не огля­нув­шись на отпря­нув­шую Эль­зу, тихо рас­сме­я­лась: — Чуть-чуть безу­мия! Малая доза безу­мия не повре­дит нико­му. На несколь­ко мгно­ве­ний при­глу­шить голос разу­ма, что­бы яснее рас­слы­шать пес­ню серд­ца. И наш «Люми­но­тавр» – это «без», без­ра­зу­мие. Безу­мие, без­рас­суд­ство, бес­со­зна­тель­ность – назы­вай­те как хоти­те! Эль­за тро­ну­ла мглу за пле­чо: — Вы спе­ци­а­лист по душев­ным рас­строй­ствам или кто? Что здесь про­ис­хо­дит? Ладонь пере­пол­ня­ет­ся, чёр­ные языч­ки лижут руку, всте­ка­ют к лок­тю… — Я – спе­ци­а­лист по ядам и кош­ма­рам. — Так я и дума­ла, – пока­ча­ла голо­вой Эль­за. – Ты отра­вил мне жизнь, Андрей. Оркестр смолк. Музы­кан­ты вце­пи­лись в скри­па­ча, он выры­вал­ся: — Это твоё, но это не я! Не я и не ты! Чёр­ный мастер выстре­мил­ся под самый пото­лок, взмах­нул воро­но­вы­ми рука­ва­ми: — Начи­на­ем! Посре­ди зала выстро­и­лось живое коль­цо взяв­ших­ся за руки. Эль­зу втолк­ну­ли в круг. Под нога­ми щёлк­ну­ли, повер­нув­шись, стрел­ки. Эль­за шаг­ну­ла к заграж­де­нию: «Выпу­сти­те меня!» — но сто­я­щие в заслоне смот­ре­ли толь­ко на минут­ные деле­ния. Секунд­ный шест, опять щёлк­нув, стук­нул по ступне. Каб­лук хруст­нул. «Как они сме­ют ста­вить на коле­ни меня, меня!» – про­шеп­та­ла Эль­за, но чёр­ный мастер за спи­на­ми мол­чал. Сто­ял, скре­стив руки, кивал в такт наплы­ва­ю­щим на Эль­зу щелч­кам. Сто­и­ло под­нять­ся – секун­ды под­се­ка­ли ноги. «За что?» – выкрик­ну­ла она. Лез­вие часо­во­го меча под­ле­те­ло к гор­лу. — Я ни при чём, ни при чём! – кри­ча­ла Эль­за, пыта­ясь вырвать­ся из гра­нит­но­го обхва­та. Гер­ман, устав рас­плёс­ки­вать успо­ко­и­тель­ные кап­ли, отнял ста­кан от её губ: — Оста­вай­ся сего­дня дома. Не надо ника­ких балов. Эль­за, так и не одев­шись, села перед зер­ка­лом. Чуди­лось – на пле­чи напол­за­ет непро­гляд­ный шёлк.

…видим одну звезду…

- Ты умный. — Спа­си­бо. — Это не ком­пли­мент. Это прав­да. — И что мне делать с этой прав­дой? — Дей­стви­тель­но. Что ты пыта­ешь­ся делать при помо­щи прав­ды? — Я пыта­юсь пове­дать о ней. Ею о ней. — Прав­дой о прав­де? — Да. — Как ты её пред­став­ля­ешь? — Как образ. Образ, кото­рый нахо­дит­ся в каж­дом лице. В любом лице. Во всех душах. — Это твоё виде­ние Обра­за? — Моё. — Этот Образ при­над­ле­жит всем? — Этот Образ от рож­де­ния скры­ва­ет­ся в каж­дом. — Поче­му дру­гие не видят Его? — Не обра­ща­ют вни­ма­ния. — А ты – обра­ща­ешь? Обра­ща­ешь взгляд к Нему, на Него? — Меня обра­ща­ют. Мне пока­зы­ва­ют. — Кто-то или что-то? Некто или Нечто? — Те, кто един­ствен­но прав­див. — Они вынуж­да­ют смот­реть? — Я – сво­бо­ден. Я могу отвер­нуть­ся. — Они пред­ла­га­ют смот­реть? — Они устра­и­ва­ют пред­став­ле­ние того, что было неве­до­мо. — Того, что было неиз­вест­но? — Того, что было смут­но и неяс­но. — Ста­но­вит­ся ясно? — Ста­но­вит­ся свет­ло. Ста­но­вит­ся отчёт­ли­во вид­но. — Кто-нибудь кро­ме тебя видит прав­ду? — Неко­то­рые. — Вы пере­да­е­те друг дру­гу све­де­ния о вновь уви­ден­ном, или нет? — Ино­гда. — Зачем? Неуже­ли каж­до­му из вас вид­но не то же, что и дру­гим? Зачем вы пере­да­е­те све­де­ния об одном и том же? Зачем? — Мы видим одну звез­ду. Мы смот­рим из раз­ных созвез­дий. — Поэто­му све­де­ния – раз­ные? — На раз­ных язы­ках. Мы нуж­да­ем­ся в пере­вод­чи­ках. — Вам все­гда вид­но эту един­ствен­ную звез­ду? — Ино­гда нам мут­но и мутор­но. — Ино­гда вы слеп­не­те от её сия­ния? Ино­гда вы сла­бе­е­те? — Нас обес­си­ли­ва­ют. Из нас выса­сы­ва­ют сок жиз­ни. — Кто? — То, что сто­ит у нас за спи­ной. — Ино­гда вы про­зре­ва­е­те? — Мы вновь нали­ва­ем­ся звёзд­ным соком. — Вне­зап­но? — Ино­гда. — Вам под­ли­ва­ют зелье или вы нахо­ди­те род­ни­ки? — Мы нахо­дим кусоч­ки кар­ты звёзд­но­го неба. Мы скла­ды­ва­ем их, мы пута­ем­ся, мы гада­ем, куда ведут обо­рван­ные тро­пы. В отрыв­ках раз­го­во­ров, в обрыв­ках пере­жи­ва­ний – в них мы нахо­дим про­дол­же­ние тро­пи­нок и сно­ва ухо­дим за гра­ни­цы сво­их созвез­дий. В поис­ках доро­ги к род­ни­кам. — Ты видишь прав­ду как звёзд­ное небо? — Я вижу обра­зы рож­да­ю­щих звёз­ды жиз­ни. — Живые лица – отра­же­ние обра­зов тех, кто рож­да­ет? — Лики тех, кто рож­да­ет, состав­ля­ют, как моза­и­ка, лица живых. Лица тех, кто рож­дён, состав­ля­ют, как моза­и­ку, Лики рож­да­ю­щих. Мы – в них. Они – в нас. — Ты видишь Лики? — Ино­гда. — Что про­ис­хо­дит потом? — Я могу выби­рать: быть чёр­точ­кой Лика, быть капель­кой Люб­ви – или стать Ликом, стать Любо­вью. — Ты ста­но­вишь­ся звёз­доч­кой сре­ди вере­ни­цы созвез­дий? — Я оста­юсь пылин­кой сол­неч­но­го вих­ря.

…сети линий…

Несо­мнен­но, у тебя есть чёт­кие и ясные кар­ты, сло­варь род­но­го язы­ка, стро­го выве­рен­ный кален­дарь, сбор­ник био­гра­фий, аль­бом порт­ре­тов и часы, све­рен­ные с хро­но­мет­ри­че­ским
эта­ло­ном.
У тебя есть всё, что необ­хо­ди­мо для путе­ше­ствия сквозь види­мый, Ясный уро­вень лаби­рин­та. На любом пере­крёст­ке, на любом пере­пу­тье ты смо­жешь оста­но­вить­ся, огля­деть­ся, при­слу­шать­ся… Если ты раз­ли­чишь немой вопрос, исхо­дя­щий из серд­ца Люми­но­тав­ра – ты най­дёшь в сво­их запи­сях, доку­мен­тах, мет­ри­ках и сви­де­тель­ствах под­твер­жде­ния сво­ей право­ты. Ты все­гда смо­жешь объ­яс­нить неслыш­но­му голо­су, поче­му про­зрач­ный при­зрак по име­ни Ты свер­нул на этом пово­ро­те судь­бы – ты все­гда смо­жешь рас­ска­зать, чего ты хотел, на что наде­ял­ся, чего ожи­дал, что искал в пото­ке имён и лиц, назва­ний и мест­но­стей, слов и вещей.
Если в тво­ём про­шлом не оста­лось туман­ных тупи­ков, если в тво­ём насто­я­щем нет путей, пере­кры­тых пре­пят­стви­я­ми, все доро­ги ясны и про­стор­ны – лети в свою оби­тель, не тре­вожь сны живых. Если же ты хочешь сам пере­спро­сить хозя­и­на пау­ти­ны вос­по­ми­на­ний
- если хочешь узнать о том, поче­му за тво­ей спи­ной ока­за­лась сте­на, как полу­чи­лось, что ты вошёл сквозь закры­тую дверь, не види­мую нико­му, как стряс­лось, что под нога­ми раз­верз­лась без­дна – не сотря­сай тиши­ну, оставь сло­во в колы­бе­ли слов – не схо­дя с места, нику­да не стре­мясь и ни к чему не воз­вра­ща­ясь, погру­жай­ся на Суме­реч­ный уро­вень, где течёт уте­рян­ное, забы­тое, рас­тра­чен­ное, где дуют смут­ные вет­ры непо­ня­тых чувств, где све­тят тём­ные звёз­ды бес­чув­ствен­ных сомне­ний.
Ты все­гда смо­жешь вер­нуть­ся к яви, и вер­нуть­ся с неожи­дан­ной добы­чей, вне­зап­ной раз­гад­кой бес­сон­ных слёз и пол­но­днев­ных сме­хов. Ты всё ещё бес­по­ко­ен? Ты хочешь изгнать из серд­ца Кон­во­и­ра Суме­рек? Погру­жай­ся глуб­же, на самое дно лаби­рин­та.
Нико­му не извест­но, спо­со­бен ли ты достичь цен­тра звёзд­ной туман­но­сти – нико­му не извест­но зара­нее, ста­нешь ли ты стре­мить­ся к ядру галак­ти­ки име­нем Люми­но­тавр, или же под­дашь­ся луче­нию Его частиц, испус­ка­е­мых Ею, теку­щих к новым орби­там, уно­ся­щих прочь от исто­ка Это­го. Никто не зна­ет, уви­дишь ли ты Его Само­го, Её Саму, Само Это, пуль­си­ру­ю­щее в серд­це, летя­щее сквозь мыс­ли, теку­щее сквозь вены, – сия­ю­щий ангел, пере­ли­вье колы­бель­ной, – пла­ме­не­ю­щий зверь, скре­жет кош­ма­ра.
Ты готов уви­деть себя – не-Бога, не-Дья­во­ла?

Карл, я ни на чём не наста­и­ваю. Это все­го лишь чер­но­вик. АЛ.
Р. S. А зачем, соб­ствен­но гово­ря, встре­чать­ся с Этим? Что­бы что? Что потом-то? Если даже встре­ча при­ве­дёт к пол­ной внут­рен­ней пере­строй­ке, к пере­упо­ря­до­че­нию душев­ных дви­же­ний–?.. Если чело­век уже при­вык пере­стра­и­вать мир под себя или под­стра­и­вать­ся под мир… Ведь Люми­но­тавр не даст ему новых навы­ков, а все­го лишь явит Само­го Себя, исто­ки соб­ствен­ных заблуж­де­ний. Хотя, с дру­гой сто­ро­ны, раз­ве так мало – уви­деть, в чём имен­но ты заблуж­дал­ся…

00.21/18 april non year <Еrror> channel lost <Еггог> Ошиб­ка! Невоз­мож­но уста­но­вить срок пере­да­чи дан­ных
Ошиб­ка! Невоз­мож­но уста­но­вить канал пере­да­чи дан­ных

После попыт­ки пред­ста­вить марш­рут нис­хож­де­ния
Пер­вое, что при­хо­дит на ум. До сих пор не отра­бо­тан меха­низм воз­вра­ще­ния. Необ­хо­ди­мо про­ве­сти вошед­ше­го до точ­ки встре­чи, и – … Что? Что потом? Сле­до­вал выбран­ной доро­гой, зано­во пере­жил изги­бы судь­бы, уви­дел уже виден­ное, но с новой точ­ки зре­ния, и что? Про­сто повтор­ное вос­по­ми­на­ние – было так, жизнь навя­за­ла мне такую-то ситу­а­цию и я сде­лал такой-то выбор. Ну и что? Мы не добьём­ся ниче­го, если не пока­жем при­част­ных к судь­бо­нос­ным собы­ти­ям – тех, кто создал тупи­ки и барье­ры – надо, навер­ное, их путь тоже пока­зать, что­бы ста­ло вид­но спле­те­ние тро­пи­нок, пере­се­че­ние наме­ре­ний, надо дать кар­ти­ну их виде­ния, их выбо­ра – толь­ко так, я думаю, воз­мож­но осу­ще­ствить наш замы­сел и помочь обна­ру­жить все мас­ки Люми­но­тав­ра. Пусть уви­дят, как скла­ды­вал­ся лаби­ринт – пусть пред­ста­нут все созда­те­ли рас­сы­пан­ной моза­и­ки – пусть она сло­жит­ся, нако­нец-то, в целост­ную кар­ти­ну – воз­мож­но, фамиль­ный порт­рет, а воз­мож­но, и более древ­ние силу­эты… Эпи­зо­ды, выпав­шие из памя­ти – камень пре­ткно­ве­ния, отверг­ну­тый, что ляжет во гла­ву угла – вет­ры, выскво­зив­шие душу – вне­зап­ные лучи, осле­пив­шие – оглу­ша­ю­щий смех, неслыш­ный плач – сце­ны, кото­рые могут вос­ста­но­вить лишь спут­ни­ки, видев­шие то же самое, но ина­че, слы­шав­шие то же, но ина­че – свер­нув­шие дру­гой тро­пой… Пред­ла­гаю пере­стро­ить архи­тек­тур­ный план – на поверх­но­сти оста­вить толь­ко Часо­вой Цен­трал. Пусть Чёр­ная Баш­ня слу­жит и пор­та­лом вхо­да (мне нра­вит­ся ино­языч­ное еntrаn­се — еn-trаn­се), и точ­кой воз­вра­та. Все пере­хо­ды скро­ют­ся, уйдут под покров про­спек­тов и про­ез­дов – объ­ём лаби­рин­та будет неопре­де­лим, само место­на­хож­де­ние оби­та­ли­ща Тав­ра ста­нет неиз­вест­ным. Пони­ма­ешь? И никто не смо­жет ска­зать, каков в точ­но­сти объ­ём Lитinо. Никто не смо­жет зара­нее уга­дать рису­нок пау­тин­ки пере­хо­дов. Путе­ше­ствие на свой страх и риск.
Я мог бы спро­сить – а кто нам поз­во­лит стро­ить мост меж­ду раем и адом? Я мог бы отве­тить – мы ли его стро­им? Я спро­шу о дру­гом – кто нам поз­во­лит выста­вить
Един­ствен­но Прав­ди­вое Зер­ка­ло в самом цен­тре горо­да? АЛ
Р. S. Можешь назвать это неле­пым калам­бу­ром, но! Luminotavros – в каком-то смыс­ле и
«тав­ро Люми­но», «печать Люми­но» – и кон­тур внут­рен­не­го устро­е­ния Люми­но, и печать Люми­но на листе души.

01.08/18 april non year <Еrror> channel ZERO <Еггог>
Пере­да­ча дан­ных про­ве­де­на по ука­зан­ной выде­лен­ной спец­ли­нии Ошиб­ка! Невоз­мож­но уста­но­вить срок пере­да­чи дан­ных

После попыт­ки пред­ста­вить суть тво­е­го пред­став­ле­ния:)
Вполне спра­вед­ли­во всё под­ме­че­но. Хотя, при­знать­ся, не ожи­дал тако­го углуб­ле­ния. Ты силь­но откло­нил­ся от задан­ной темы. Ты пря­мо-таки про­шёл сквозь тему. Не знаю, радо­вать­ся тому, что ты само­сто­я­тель­но открыл низ­ле­жа­щие уров­ни, «или что», как ты выра­жа­ешь­ся. Меня, соб­ствен­но гово­ря, инте­ре­со­ва­ли толь­ко те душев­ные кон­струк­ции,
кото­рые отве­ча­ют за пери­о­ди­ку, за повто­ря­е­мость осо­бо зна­чи­мых впе­чат­ле­ний, от кото­рых про­из­во­дит­ся внут­рен­ний отсчёт, оцен­ка насы­щен­но­сти жиз­ни силь­ны­ми пере­жи­ва­ни­я­ми. Похо­же, я выпу­стил джин­на – отку­да?
Для меня Люми­но­тавр по-преж­не­му оста­ёт­ся уста­нов­кой, при­зван­ной пока­зать меха­низм внут­рен­ней рит­ми­ки сме­ны настро­е­ний – меха­низм, общий для всех, уни­каль­ный для
каж­до­го – не более того. Зна­чи­мое собы­тие – серия незна­чи­тель­ных – зна­чи­мое, под­ле­жа­щее учё­ту созна­ни­ем. Согла­сен – мы сами пла­ни­ру­ем собы­тия бли­жай­ше­го буду­ще­го – вер­нее, наши дей­ствия в наи­б­ли­жай­шее вре­мя – ори­ен­ти­ру­ясь на свои потреб­но­сти и воз­мож­но­сти, будучи пол­но­стью уве­рен­ны­ми: «Я и есть источ­ник моих жела­ний, как же ина­че?». Да вот так! Меня инте­ре­су­ет – КАК Это про­те­ка­ет и какой сим­во­ли­че­ской ана­ло­ги­ей мож­но отоб­ра­зить про­цесс. Ты пыта­ешь­ся обна­ру­жить – ПОЧЕМУ Это про­те­ка­ет вооб­ще как-то. Слов­но я ещё толь­ко ищу пру­жи­ну, а ты уже ищешь того, кто её заво­дит. Давай оста­но­вим­ся на том, что она заво­дит­ся. Не путай, пожа­луй­ста – меня инте­ре­су­ет меха­низм вос­при­я­тия вре­ме­ни, а вовсе не меха­низм
фор­ми­ро­ва­ния моти­ва­ций. Карл
Р.S. Хотя… Это инте­рес­но. Вос­по­ми­на­ние о чём-то настоль­ко зна­чи­тель­ном, что про­цесс вос­по­ми­на­ния погло­ща­ет разум, отклю­ча­ет созна­ние… Поток теку­щих, насто­я­щих собы­тий про­сто пере­ста­ёт вос­при­ни­мать­ся – выпа­де­ние из вре­ме­ни, задерж­ка созна­ва­ния вре­мен­но­сти про­ис­хо­дя­ще­го. Загад­ка всей жиз­ни, рас­кры­тая за мину­ту, и секун­ды, вме­стив­шие всю судь­бу. Отлич­но! Най­де­но! Но как мы смо­жем скон­стру­и­ро­вать меха­низм, кото­рый вычис­лял бы инди­ви­ду­аль­ную задерж­ку? Интен­ция! Сиг­нал, пре­ду­пре­жда­ю­щий, что интен­сив­ность пере­жи­ва­ния ката­стро­фи­че­ски отли­ча­ет­ся от есте­ствен­ной, усто­яв­шей­ся, при­выч­ной!
Р.Р.S. Дей­ствуй, друг мой. Der Schatten Master

---

у отд­ла пере­хва­та есть чс чтб объ­яс­нить как эти сщния мгли прй­ти по мое­му пер­со­наль­но­го кана­ла

---

никак они оба пред­на­зна­че­ны вам

---

ЧТО ЭТО ЕЩЕ ЗНАЧИТ

---

эти два пись­ма были посла­ны на ваш адрес

---

спа­си­бо про­све­ти­ли

---

пожа­луй­ста види­те мож­но обой­тись без пере­хва­та

---

кто на свя­зи

---

какая вам раз­ни­ца ведь стро­и­тель­ство Люми­но­тав­ра уже нача­лось

---

все­гда мож­но пре­рвать нача­тое

---

оно нико­гда не пре­кра­ща­лось

---

лунин пред­ла­гаю пере­ми­рие

---

не я начал слеж­ку откры­ли вы

---

со смер­тью шутишь

---

нико­гда не шутил

…джокер!..

ДЕЙСТВИЕ МИНУС ОДИН .
Часо­вой Цен­трал. Внут­ри баш­ня ока­зы­ва­ет­ся колод­цем. Где-то под небом лучит­ся хру­сталь­ная кры­ша-пото­лок. У дна колод­ца круг­лый ствол баш­ни ста­но­вит­ся квад­рат­ным. На плос­ких камен­ных сте­нах мед­лен­но пере­по­во­ра­чи­ва­ют­ся тяжё­лые колё­са из чёр­но­го же кам­ня, но пово­ра­чи­ва­ют­ся без малей­ше­го шума. Похо­же на древ­нюю мель­ни­цу. Под лопа­сти само­го глав­но­го коле­са бьёт из-под зем­ли фон­тан чёр­ной густи­ны, и коле­со сколь­зит вокруг оси. Лот­ки колёс чер­па­ют из фон­та­на тяжесть, и пере­да­ют всё выше, выше, под самое небо, там вспы­хи­ва­ют искры, и вот вниз летит минут­ная кап­ля – в бас­сейн, пол­ный таких же чёр­ных капель, – в бас­сейн, окру­жён­ный стел­ла­ми-над­гро­би­я­ми. Ника­ких цифр на них не выгра­ви­ро­ва­но. Но час шестой, конеч­но же, про­ти­во­сто­ит часу полу­ден­но­му, и эти моно­ли­ты име­но­ва­ны про­сто «I» – «И». С неба на воду ложит­ся линия лун­но­го луча, как стрел­ка, сколь­зит по тём­ной гла­ди, но каж­дая кап­ля, рух­нув, вол­ну­ет отра­же­ние, и часо­вой луч раз­мы­ва­ет­ся. Часо­вой луч дро­бит­ся минут­ны­ми кап­ля­ми. Вокруг стран­но­го меха­низ­ма, пере­ма­лы­ва­ю­ще­го вре­мя – две­на­дцать круг­лых сто­ли­ков, почти у каж­дой стел­лы сто­ят чет­ве­ро при­гла­шён­ных. Неко­то­рые уже пере­шёп­ты­ва­ют­ся с сосе­дя­ми, неко­то­рые све­ря­ют номе­ра, начер­чен­ные на биле­тах, с часо­вым поряд­ком стелл и циф­ра­ми на бес­стре­лоч­ных сто­леш­ни­цах. В цен­тре каж­дой часо­вой плос­ко­сти горит чёр­ная све­ча с две­на­дца­тью золо­ти­сты­ми коль­ца­ми. Вокруг бас­сей­на кру­жит крес­ло с под­ло­кот­ни­ка­ми в виде полу­ме­ся­цев. В крес­ле – алое полу­лу­ние улыб­ки под непро­гляд­ной шёл­ко­вой заве­сой.

ЧЁРНАЯ ТЕНЬ (отбра­сы­ва­ет капю­шон, при­дви­га­ет мик­ро­фо­ны, сколь­зя­щие вдоль полу­ме­ся­цев): Мы рады при­вет­ство­вать вас на вече­ре реша­ю­щей встре­чи. Мы рады начать зна­ком­ство с Люми­но­тав­ром.
ЭЛЬЗА (ото­дви­га­ясь за спи­ну очка­сто­го уваль­ня): Раз­ве не Мастер Грюнд будет вести встре­чу?
ЛУНИН (поправ­ляя капю­шон): Раз­ве Мастер­ство нуж­да­ет­ся в обли­чи­ях?
ЗОЛУХИН (све­ря­ет­ся с биле­том, раз­ли­ва­ет по бока­лам крас­ное вино): Если вы дали
Хозя­и­ну Вре­ме­ни имя Люми­но­тавр… Этим вы уже обри­со­ва­ли его чер­ты. Этим вы при­да­ли ему обли­чие. А поче­му это у нас толь­ко три бока­ла? Раз­ве это имя не есть плод ваше­го вооб­ра­же­ния? Раз­ве это обли­чие не есть ваша лич­ная химе­ра?
КРАСОВСКИЙ (при­дви­гая Эль­зе крес­ли­це): Вот имен­но – три! Поче­му на при­гла­ше­ни­ях наших жён ука­зан более позд­ний срок пред­сто­я­ще­го зна­ком­ства? Мастер Вре­ме­ни – раз­лу­чи­тель любя­щих?
ЛУНИН (пово­ра­чи­ва­ясь в сто­ро­ну дру­го­го воз­гла­са): Встре­тив его, вы встре­ти­те ответ. ЭЛЬЗА (при­под­ни­мая коле­но чуть выше сто­леш­ни­цы): Ой! Я зна­ла лишь дво­их людей, умев­ших зада­вать огне­стрель­ные вопро­сы. У обо­их имя Андрей.
ЗОЛУХИН (смот­рит через пле­чо на спин­ку лунин­ско­го тро­на): Раз­ве тень похо­жа на сво­е­го хозя­и­на? Смут­ное подо­бие, но всё же… Что в козы­рях, кол­ле­га?
ЭЛЬЗА (под­но­сит к огонь­ку све­чи ладонь, щурясь на пере­лив колец): Один из них коро­но­вал меня коро­ле­вой кра­со­ты. Обру­чил с целым коро­лев­ством кра­со­ты.
МАЭСТРО (рас­ши­рив зрач­ки на пере­лив колец): Стоп-кадр!
ОНА: Для­щий­ся веч­ность… Мно­же­ство фаво­ри­тов коро­ле­вы. Но кто воз­вёл её на трон? ОН (при­дви­нув­шись, загля­ды­ва­ет Эль­зе в гла­за): Я здесь. Маэст­ро, что это?
ЗОЛУХИН (сни­ма­ет с поя­са сото­вый теле­фон): Это всё, глу­бо­ко­ува­жа­е­мый кан­ди­дат.
Под­держ­ки изби­ра­тель­ниц – как не быва­ло. И не нуж­но ника­ких реста­ври­ро­ван­ных доку­мен­тов.

Три деле­ния све­чи сго­ре­ли. Све­ча сбро­си­ла три коль­ца – раз, раз, раз.

КРАСОВСКИЙ (неот­рыв­но гля­дя на перст­не­вую коро­ну с выгра­ви­ро­ван­ной датой даре­ния):
Здрав­ствуй­те, Мастер. Я не делал это­го с ней.
ЭЛЬЗА (неот­рыв­но гля­дя на чёр­ный трон): Здрав­ствуй­те, Мастер. Я… не люб­лю. Это не любовь, вы пра­вы, это…
ЗОЛУХИН (выглот­нув бокал): Раз­ве был вопрос?
ТЕНЬ НА ТРОНЕ: Пусть немые отве­ча­ют на немой вопрос.
КРАСОВСКИЙ (гля­дя на часы, гля­дя на под­ни­ма­ю­ще­го­ся от сто­ла Оле­га): Не спе­ши, дру­жи­ще. Раз­ве Хозя­ин Вре­ме­ни – Маэст­ро побед­ных гим­нов?

У всех четы­рёх две­рей вста­ют нераз­ли­чи­мые в сумер­ках тени, дви­жут­ся к тро­ну, про­тя­ги­вая в рас­кры­тых ладо­нях бумаж­ный пепел, стря­хи­вая золин­ки на коле­ни задро­жав­ше­му – «Что? Что?» – чело­ве­ку в меш­ко­ва­том бала­хоне. Лунин при­дви­га­ет мик­ро­фон, вгля­ды­ва­ет­ся в кости­стые часы, вста­ёт, смот­рит на око­сте­нев­шие часы, опус­ка­ет­ся, опро­ки­нув лок­тем трес­ко­фон, смот­рит на оча­со­вев­шие кости, на упав­ший под ноги гро­хо­фо­ня­щий ски­петр.

ЭЛЬЗА (при­дви­га­ет пустой бокал, смот­рит сквозь него на све­чу, улы­ба­ет­ся, при­дви­га­ет бокал Кра­сов­ско­му): Гос­по­ди, пре­кра­тит кто-нибудь этот кош­мар? Выклю­чи­те ему эту гудел­ку! Он решил всех нас оглу­шить? И где, спра­ши­ва­ет­ся, кук­ло­вод этой мари­о­нет­ки?
ЗОЛУХИН (при­под­тал­ки­ва­ет очки, неот­рыв­но гля­дя на пер­стень в фор­ме коро­ны): Итак, отку­да, суда­ры­ня, у вас этот ори­ги­наль­ный пред­мет? И поче­му на левом безы­мян­ном, изви­ни­те за бес­такт­ность? Вы като­лич­ка? Или это знак поте­рян­но­го коро­лев­ства? Кто вас коро­но­вал? И поче­му ваш король поки­нул вас?
ЭЛЬЗА (гля­дя, как мут­не­ет от кро­ва­вых стру­ек стек­ло): Андрей, ты не мог бы пере­дать сво­е­му дру­гу, что он хам?
ЛУНИН (обхва­тив фоня­щую неподъ­ёми­ну обе­и­ми ладо­ня­ми, гля­дя в плы­ву­щий пол): Гос­по­да, авто­мо­биль Кар­ла Грюн­да обстре­лян неиз­вест­ным мото­цик­ли­стом на выез­де из Сос­но­во­го Бора. Мастер в тяжё­лом состо­я­нии достав­лен в отде­ле­ние кар­дио­хи­рур­гии. Я вынуж­ден поки­нуть вас.
КРАСОВСКИЙ (при­крыв губы ладо­нью): Тени поки­да­ют живых. Несме­ня­е­мый козырь. ЭЛЬЗА (гля­дя в спи­ну колы­ха­нию непро­гляд­но­го шёл­ка): Неко­то­рые зна­ют толк в обо­ю­до­ост­рых вопро­сах, но неко­то­рые зна­ют толк в огне­стрель­ных отве­тах.
АНДРЕЙ (погла­жи­вая сереб­ре­ние коро­ны): Ты что же, вышла замуж за сле­до­ва­те­ля? Он охот­ник за чисто­сер­деч­ны­ми при­зна­ни­я­ми?
ЭЛЬЗА (сдав­ли­вая шею жгу­че­му, жгу­ще­му, ска­зоч­но­му поло­зу): Я зна­ла, что жизнь – охо­та. Я дума­ла, это охо­та за добы­чей, кото­рой хотят поде­лить­ся с теми, кого любят. Я люби­ла цени­те­ля насла­жде­ний. Я жила со зна­то­ком ядов. Я полю­би­ла лов­ца снов. Я раз­гля­де­ла во всех – одно­го, твор­ца кош­ма­ров. Без­жа­лост­ные охот­ни­ки. За стра­стью стра­стей, на яд отрав, ради обра­за обра­зов.
ОЛЕГ (обер­нув­шись к при­бли­зив­ше­му­ся тро­ну, обес­кня­жен­но­му): Раз­ве тиши­на – вопрос? Раз­ве вопрос – ты? Раз­ве тиши­на – о нас?
АНДРЕЙ (отшат­нув паль­цы от вен­ца, обер­нув­шись к ока­ме­нев­ше­му шёл­ку): Конеч­но, игра ради выиг­ры­ша, а как ты хоте­ла? Ищут, что­бы при­сво­ить. Ловят, что­бы лишить сво­бо­ды.
Стре­ля­ют, что­бы отнять жизнь. Ранят, что­бы обес­си­лить.
АНДРЕЙ (вер­нув­шись к замер­ше­му тро­ну, накло­ня­ет­ся, сло­жив руки за спи­ной): Здрав­ствуй­те, Мастер. Что­бы лишить мир вла­сти над сво­ей судь­бой.
ЭЛЬЗА (обхва­тив бокал обе­и­ми ладо­ня­ми, смот­рит, как дро­жит кро­ва­вое маре­во): Иди лад­но, шут чёр­тов, всё, добил­ся, смог. Отго­ре­ли ноч­ки. Чёр­ные линии на сером пеп­ле. Чей дизайн? АЛ. Кто ещё отли­ча­ет тьму от ночи? Пепел к пеп­лу. Всё ска­за­но.
КРАСОВСКИЙ (упи­ра­ясь обе­и­ми рука­ми в край сто­ла, гля­дя на Оле­га, при­жав­ше­го ладо­ни к ушам): Я не ослы­шал­ся, Маэст­ро?
ЭЛЬЗА (что-то выис­ки­ва­ет в сумоч­ке): Име­ю­щий слы­шать да слы­шит – пепел к пеп­лу, прах к пра­ху, тень во тьму, ныне отпу­ща­е­ши, яко мы долж­ни­кам. Carpe diem, дет­ка. Сие есть кровь (поперх­нув­шись зал­пом) охо­ты охот. Кому он теперь нужен – «дизайн АЛ»? Чело­век и лого­тип! Чёр­ные бук­вы на сером пеп­ле. (Сжи­га­ет визит­ку.) Вот как. А ещё чита­ет­ся ведь, серое на сером-то!
КРАСОВСКИЙ (гля­дя на Оле­га, листа­ю­ще­го запис­ную книж­ку): На две­на­дца­той бук­ве смот­ри. При про­чте­нии – уни­что­жить. За его мол­ча­ние о счё­те пору­чил­ся ты.

Рух­ну­ли три коль­ца. Раз, раз, раз.

ЗОЛУХИН (смот­рит на экран­чик мобиль­но­го, погла­жи­вая кноп­ки, не нажи­мая, не нажи­мая, не нажи­мая): Здрав­ствуй­те, Маэст­ро. Я хотел услы­шать мело­дию мело­дий. ЭЛЬЗА (окур­ком рас­ти­ра­ет пепел визит­ки): Чёрт-чер­тиль­щик! Один­на­дца­тая бук­ва-то. «А» и «Л», один и один­на­дцать, в запис­ных книж­ках «Ё» нет, у него и код две­ри такой.

Кра­сов­ский огля­ды­ва­ет­ся, кива­ет.
Из-за сто­ли­ка у сте­ны под­ни­ма­ют­ся нераз­ли­чи­мые в сумра­ке тени. Кра­сов­ский игра­ет паль­ца­ми, гла­дит кон­чи­ком ука­за­тель­но­го поду­шеч­ку боль­шо­го, пока­чи­ва­ет голо­вой, гля­дя, как Золу­хин выдёр­ги­ва­ет из писк­нув­ше­го мобиль­ни­ка бата­рею, и три­жды сщёл­ки­ва­ет с поду­шеч­ки паль­ца неви­ди­мую пепель­ную сорин­ку – раз, раз, раз.

ЭЛЬЗА (гля­дя, как плы­вут мимо к выхо­дам зыб­кие руко­но­гие тени): Один, один, один. Код его жиз­ни. Маэст­ро, вы не одол­жи­те мне свой пла­ток? Спа­си­бо. Как вы дума­е­те, он смо­жет постро­ить лаби­ринт сам, один? Раз­ве он сто­ит одно­го, гро­мад­но­го, камен­но­ба­шен­но­го?
ОЛЕГ (под­ни­ма­ясь, оттал­ки­вая разо­бран­ный теле­фон к краю, к краю, к краю): Толь­ко он не вашей масти, мадам… Он вне козы­рей. Он джо­кер. Не в кон рас­кры­лась, коро­ле­виш­на!
ИНГА (при­ка­са­ясь к ока­ме­нев­ше­му пле­чу): Я что-то про­пу­сти­ла, милый?

Эль­за, опу­стив левую руку под стол, пра­вой выхва­ты­ва­ет из сумоч­ки пер­чат­ки. Кра­сов­ский, уса­жи­вая зме­евлас­ку на коле­ни, шеп­чет ей на ухо. Нераз­бор­чи­во. Так тоже не слыш­но. А вот это внят­но –

КРАСАВЧИК (потрес­ки­вая кра­ем запис­ной кни­жеч­ки): Он лишь джо­кер, и он сыг­рал, это точ­но, Выжиг. Тебе в масть сыг­рал. Но город – мой. Все кар­ты горо­да – мои. Мой послед­ний козырь я ещё не выкла­ды­вал.
ЗОЛУХИН (сце­пив паль­цы, смот­рит, как Инга соби­ра­ет теле­фон и про­смат­ри­ва­ет на
экран­чи­ке номе­ра послед­них звон­ков): Я тоже. Зачем ему что-то стро­ить? Лаби­ринт серд­ца и есть серд­це лаби­рин­та. Зна­комь­тесь – Люми­но­тавр. Я хотел ска­зать, Инга, радость ты наша! Есть и вто­рой пер­стень в фор­ме коро­ны.

Инга пере­хва­ты­ва­ет руку Эль­зы, вцеп­ля­ет­ся в раз­рез пер­чат­ки. Лунин выхо­дит из мор­га, надви­гая на гла­за капю­шон. Эль­за, отшат­нув­шись от под­стру­ив­ших­ся зме­ек, пере­во­ра­чи­ва­ет стол. Олег, пере­хва­тив выпав­ший мобиль­ник, кри­чит: «Успе­ли снять? Сыг­ра­но! Кода!».

…лабиринт… выстроен.

Эль­за про­ца­ра­па­лась сквозь кусты, сквозь амбро­зий­ные зарос­ли, нача­ла отря­хи­вать­ся.
– Что это вы, девуш­ка, через дере­вья ходи­те? Доро­жек вам мало? – на неё смот­рел, улы­ба­ясь, води­тель мили­цей­ско­го фур­го­на.
«Бежать нель­зя. Теперь уже бежать нель­зя», – Эль­за вошла в подъ­езд, задев пле­чом косяк, огля­ну­лась. Води­тель, кри­во ухмы­ля­ясь на её джин­сы в жел­то­ва­тых полос­ках цве­точ­ной пыль­цы, что-то нашёп­ты­вал на рацию. Эль­за вер­ну­лась к машине, рас­кры­ла сумоч­ку, загля­ну­ла вовнутрь: «М‑м-м», – поли­ста­ла блок­нот, – «это ведь два­дцать вось­мой дом?».
«Отбой», – гром­ко ска­зал погон­ча­тый и щёлк­нул выклю­ча­те­лем, бурк­нул: «Он самый», – и отвер­нул­ся.
Лифт она не вызва­ла. Ста­ла под­ни­мать­ся пеш­ком, и с каж­дым новым эта­жом туфли ста­но­ви­лись тяже­лее, дыха­ние пере­хва­ты­ва­ло. На седь­мой под­ня­лась не сама – посе­рев­шие сте­ны вдруг подви­ну­лись, пол подъ­е­хал. Сле­ду­ю­щая тыся­ча сту­пе­нек – она застав­ля­ла нос­ки туфель опус­кать­ся на край бетон­но­го высту­па, и нога соскаль­зы­ва­ла, и надо было зано­во про­бо­вать всту­пить ещё чуть выше, и так всю тыся­чу скольз­ких сту­пе­нек. Со стен и с потол­ка сви­са­ли лох­мо­тья сажи. Нако­нец она уви­де­ла дыр­ча­тый пласт угля, похо­жий на
дверь. Из-за него доно­си­лись голо­са. Один – тягу­чий и лип­кий, упрям­ство­вал: «Не может тако­го быть! Дверь в подъ­езд откры­ли по коду, не взла­мы­вая, весь этаж бен­зи­ном про­пах, а вы гово­ри­те – нет вра­гов сре­ди быв­ших дру­зей! Может, быв­шая жена или забы­тая подру­га?». И такой стран­но зна­ко­мый голос, слы­шан­ный, навер­ное, ещё до рож­де­ния – такой низ­кий, густой, с мороз­цей, с лун­ны­ми бли­ка­ми: «Не она. Не жен­щи­на». Воз­ле лиф­та акку­рат­ной чер­тёж­ной про­пи­сью выве­де­но по саже: «Вме­сте мы, род­ная – пепел да зола». Кто-то чёр­ный, лом­ко­но­гий и быст­ро­кры­лый, снёс Эль­зу на асфальт, писк­нул на ухо: «Свер­ши­лось! Смог­ла! Ото­мсти­ла!» – а вокруг лились нескон­ча­е­мые мут­ные пото­ки: про­хо­жие, еле шеве­ля кор­ня­ми, тол­ка­ли её упру­ги­ми вет­ка­ми, и она вино­ва­то улы­ба­лась: «Изви­ни­те, нет, со мной всё в поряд­ке». Теперь и навсе­гда всё будет ина­че, всё будет про­ис­хо­дить в новом, непри­выч­ном поряд­ке, всё вер­ну­лось к исто­ку, жизнь вспять, всё – пеп­лом по золе раз­ве­я­ло порт­рет тако­го мило­го, ожи­да­е­мо­го, всё – соб­ствен­ный дизайн нена­вист­ной тени, всё – все зано­зы извле­че­ны, серд­це выжгло, анчар истлел, пусты­ня, всё – она идёт вды­хать жизнь в сох­ну­щий без неё гер­ма­на­рий, ведь толь­ко гер­ма­ня­та верят, что у мамы сто зар­плат, что у мамы есть всё, чего им хочет­ся, всё – сожгла послед­нюю тай­ную двер­цу, при чём здесь Он? Свою тай­ную двер­цу, выуди­ла свой сек­рет – выну­ла из неподъ­ём­ной сумоч­ки зер­ка­ло: на неё смот­ре­ла блед­ная тем­но­глаз­ка с водо­па­дом при­гла­жен­ных, рас­чё­сан­ных на про­бор змей, всё.